Мы поспешно купили красно-коричневый деревянный гроб. Еще несколько раз мы звонили в посольство, посольство по нашей просьбе созванивалось с чиновниками в Касабланке и Танжере. Я вел также переговоры со служащими берлинского аэропорта Тегель, говорил с моими родными, говорил с таможенниками. Мы звонили, договаривались, согласовывали, надеялись, молились. Путь через город, из одного его конца в другой, показался мне более долгим, чем обычно. Но все-таки мы уложились в довольно короткое время, хотя в

Берлине уже начался час пик. Я смотрел в окно машины, и мне казалось, что время остановилось.

А потом, спустя всего несколько часов после церемонии прощания с мамой, мы заняли места в самолете, летящем в Танжер. Абдельхамид, старший сын, Морад, младший, Латифа, единственная дочь, Адак, моя возлюбленная, я и наша мама. Мы провожаем маму домой, она рядом с нами, мы чувствуем, что она совсем близко, ведь она в наших скорбящих сердцах и в наших умах, не могущих смириться с мыслью о ее смерти. Мы еще никогда не летали вместе с мамой в Марокко. Каждый год мы ездили в Танжер на машине, в те времена билеты на самолет были слишком дорогими для нашей семьи.

И вот мы с мамой летим в Танжер. Мы вместе с ней в ее последней поездке.

В Танжере нас ждет отец. Когда я позвонил ему, он не сказал ни слова. Никогда еще не случалось, чтобы у отца не находилось слов, никогда.

Еще три часа назад мы были в мечети на Флгухафенштрассе в Кройцберге, а теперь все мы в небе. В небесной вышине все кажется намного легче – и это не только метафора. Мама, несомненно, останется на небе, а мы небо покинем, как только самолет плавно пойдет на снижение. Покинем, но лишь временно.

В спешке и вне себя от горя искала Латифа паспорт мамы в ее квартире на Экзерцирштрассе, что в сердце района Веддинг. Латифа нашла документ, она всегда умела находить всевозможные потери в нашей квартире. Я понял, что теперь, после смерти мамы, Веддинг уже не будет для меня старым районом, игравшим столь важную роль в моей жизни. Мама любила эти кварталы. Даже если со временем они сильно изменились, все равно Веддинг всегда оставался нашим Веддингом.

На улицах Веддинга все изменилось, но в квартире нашей мамы Зохры время словно навеки застыло. Здесь был маленький живой оазис. Комнаты, обои, картины на стенах – они те же, что в нашем детстве.

Латифа искала долго. Немецкий внутренний паспорт нашелся сразу, он лежал в маленьком матерчатом мешочке за дверью. Но марокканский паспорт найти никак не удавалось. Латифа, отчаявшись, хотела бросить поиски. Но вскоре наконец обнаружила в платяном шкафу между белых и разноцветных одежек коричневую папку из сафьяна. На зеленой обложке паспорта, под прозрачной и прочной защитной оболочкой надпись на французском языке: «Королевство Марокко». Дальше значилось: «Год рождения 1940», без указания числа и месяца. В паспорт вложена фотография: наш отец Абдулла, в солидном темном костюме с рисунком в елочку и в красном галстуке, на лацкане – розовая роза. Этот снимок был сделан на свадьбе моего брата Абдельхамида и Марины. На оборотной стороне фотографии написано синими чернилами: «Memo de la casamiento de mi hijo Hamid» (На память о браке моего сына Хамида), и подпись: «Sehouli».

Эту фотографию мама всегда носила при себе, всегда брала ее с собой, куда-нибудь уезжая, собственно, в Танжер или в Мекку, только туда она ездила. Абдельхамид, семилетним ребенком вместе с мамой и моей сестрой Латифой покинувший Марокко, однако знавший эту страну досконально, рассказывал, что в текстах многих марокканских песен повествуется о том, что юноши бегут сломя голову, в ярости покидают свою родину, а старики, лежа в тишине, вновь прикасаются к родной земле.