Я решила, что больше ни при каких обстоятельствах не буду встревать в разговор. Что такое «индульгенция», я знала, чай не юное поколение, которое искренне полагает, что Наполеон – это торт.

Как выяснилось из беседы, живыми индульгенциями назывались грамоты от имени властвующего монарха с подтверждением главы церкви одной из местных религий, самой многочисленной по количеству прихожан, Ордена, как называли его белошвейки.

Предъявителю живой индульгенции, в отличие от обычной, позволялось не только совершать грехи, но делать абсолютно… все, даже убивать! Все было заранее прощено Церковью и Властью. Ограничение имелось лишь одно: своим поступком владелец священного актива не должен был вредить правящему монарху.

Вот тут все было тонко. Вредить – это как? Убивать подданных, конечно, тоже вред, но смотря какие подданные.

Молодому баронету Эдгару Холенцу тоже достались «волшебные» бумаги. Он казнил народ направо и налево, но исключительно простых людей, за которых некому было заступиться. И, поговаривали, даже развил маленький, но прибыльный бизнес: поставлял детей богатым любителям утех с малолетними.

На этом месте мне сделалось очень тревожно. Девочка с голубыми глазами не выходила у меня из головы. Ну, может, то, что из таких вот бесприютных детей в буквальном смысле пьют кровь, она и присочинила (хотя зная местную нечисть и не такое примешь за чистую монету), но торговля детьми, организованная всякими мерзавцами без чести и совести – это естественный плод любого гнилого государства.

Меня удивляло, почему белошвейки без страха болтают с незнакомыми людьми и таких вещах. А вдруг мы донесем. Но потом я увидела, что глаза Клары странно мерцают, словно переливаются крошечными грозами, и догадалась: моя спутница применила магию.

– Зачем? – спросила я, когда мы вышли из лавки со свертками под мышкой.

– Так надо, – отмахнулась Клара.

– Они вспомнят, как ты выпытывала подробности, и испугаются. Сдадут нас.

– Они не вспомнят, что именно выболтали.

– Клара, ты страшный человек, – пошутила я, поежившись. – С такой силой… не знаю, что еще от тебя ожидать.

– Нет, – возразила добрая старушка, – я вовсе не страшна. Я не использую магию во вред, это грех.

– Но ты говорила, что ничего не умеешь.

– Сама удивляюсь. Такое чувство, что рядом с тобой моя сила подросла.

Когда мы миновали шумные ряды, женщина призналась: она долго приглядывалась к Агнесс и убедилась, что девица не проста. Певица постоянно глядела на очертания замка Холенц в окно постоялого двора. Пару раз она собирала вещи и порывалась уйти, но возвращалась и, дрожа, забиралась под шкуры на нашем спальном месте. Лежала и молчала, односложно отвечая на все вопросы.

– У барона Холенца год назад пропала дочь, Астелла, – проговорила Клара. – Уехала на охоту с братом и исчезла. Никто не потребовал выкуп, тела не нашли. Молодой баронет клялся, что сестра погналась за косулей и как сквозь землю провалилась. Барон страшно горевал и очень сдал за год. И именно это было причиной, почему он перешел на службу к Белоснежке, твоей падчерице. Моргата оказалась вне власти, а молодая претендентка на корону могла дать Холенцу право проводить поиски и вершить суд. Да только девицу так и не нашли. И сдается мне, что Астелла жива…

– … и едет с нами, – кивнула я. – Но это немного притянуто за уши.

– Она сама говорила, что проработала в таверне чуть меньше года, – не сдавалась Клара. – Девочка обучена игре на музыкальных инструментах, сочинительству, истории, танцам и пению. Попросилась к нам попутчицей до земель Холенца. Согласись, но для бродячей певички она слишком хороша.