– А это уж как шеф-повар наш, Иван Палыч скажет, – я развёл руками. – Если одобрит, то бесам скормим, а если мясо плохое, то велю в пруд его выпустить – буду по воскресеньям на рыбалку ходить. С динамитом.

Новоиспеченная послица… ну, посол женского пола, вздохнула, а я ударился в философию:

– Ежели вот так рассудить, царь этот морской, ну кто он по сути своей есть? Амфибия – земноводное по-нашему. Лягушка, если уж совсем по-простому говорить, а, Михалыч?

– Истинно, батюшка, – кивнул дед. – Жаба он и есть.

– И это земноводное что-то от нас требовать пытается? Не верю. Вот не верю, Мориночка и всё тут, что такой мудрый царь и вдруг решил рискнуть и жизнью и всем своим царством ради удовольствия побахвалиться, да нос позадирать передо мной. Неужто царь твой, госпожа посол, не ведает, что стоит мне пальцами только щёлкнуть, как в море-окиян твой, с небес сера литься начнёт? Думаешь, не ведает? Думаешь, тупой он у тебя такой, а Морина?

– Не гневайтесь, Государь, – опять вздохнула Морина. – Смею утверждать, что господин Бульктерьер превысил свои полномочия и позволил себе высказывания, совершенно не совместимые с его положением, очернив, таким образом, моего государя Морифанта Седьмого.

– Вот смотрю я на тебя, госпожа ты моя Морина, – покивал я головой, – и удивляюсь – чего это сразу такую разумную даму послом не назначили? Ну, хорошо, так что там про гусли-то?

– Мой царь, Морифант Седьмой, действительно является заядлым меломаном, что благосклонно сказывается и на нём, и на придворных, и на всём нашем подводном царстве, – снова поклонилась госпожа посол. – Услышал он, что есть в вашем царстве, Государь, некая колдовская прелестная вещица, гуслями-самогудами называемая и приказал мой царь попросить Ваше Величество продать или обменять их.

– О-хо-хо… – вздохнул я. – Ну вот чтобы вам на пару дней раньше не рассказать об этом? Я уже гусли-самогуды царю Гороху обещал, уж больно он за ними убивается – жить, говорит не могу без них, продай да продай. Так он мне надоел, Мориночка, что плюнул я и решил отдать их ему. Не бесплатно, конечно. Вещь-то редкая, старинной работы, сейчас таких днем с огнем не найти… Эх, ладно! – я наклонился к Морине и доверительно тихо произнёс: – Не люблю я этого Гороха. Вот, не поверишь, Морин, достал он меня своими закидонами. То пьяный по улицам шатается, девкам городским подолы задирает, то кабак разнесёт, а то и всю Лялину улицу на уши поставит! А я потом хожу от стыда за него сгораю. Государство-то у нас одно. Хоть правлю-то я, а отдуваться за обоих приходится.

– Да-да, – с надеждой посочувствовала посол. – Ужасная ситуация, так нехорошо получается… И вы хотите этой бездари отдать такую ценную вещь? Он же пропьет её, Государь, а то и просто сломает…

– Ну не отдать, а продать… А знаешь, госпожа посол, а ведь права ты. Недостоин Горох такой вещи ценной. Говоришь, царь твой очень себе хочет эти гусли-самогуды? Так забирай, пусть будет это моим жестом доброй воли и знаком вечной дружбы!

– Вы так щедры и так великодушны, Ваше Величество! – обрадовалась Морина.

Но тут влез Михалыч:

– Не, Кощей-батюшка, не гоже так!

– Что такое, Михалыч? – притворно удивился я и кивнул Морине, указывая на деда: – Господин Михалыч, мой первый советник, правая рука, ум, честь и совесть всего государства.

– Кто же не знает господина Михалыча? – поклонилась и ему Морина. – Дедушка Михалыч, а почему вы против?

– Не против я, внучка, – отмахнулся дед. – Ить только нехорошо, получается. Отдаст Кощей-батюшка гусли запросто так, будто со страху али дань твоему царю платит.