Один стоит слева от кровати, другой – справа, они обмениваются какими-то бумагами, лист планирует мне на живот, и Гардинер поднимает его, сильно ткнув в меня пальцем.

– Да, файл в компьютере. Ну, как вам это?

– Нормально. Я потом еще посмотрю.

– Жаль, Невилл, такая красота проходит мимо вас.

– Красота? А, вы о голе… как его… Мерчисона?

– Мердока. Он с подачи…

– Да-да, я понял. Скажите лучше вот что. Миссис Волков попросила меня использовать ницелантамин, и я нахожусь в некотором смятении. Скажу иначе: в большом смятении.

Симмонс молчит, я не слышу никакого движения и представляю: он изумленно разглядывает стоящего напротив Гардинера.

– Откуда ей известно о ницелантамине? – резко (с визгливыми нотками в голосе) спрашивает Симмонс и роняет мне на живот что-то не очень тяжелое – похоже на папку с бумагами. Каким взглядом профессор смотрит на Гардинера, с которым, насколько я понимаю их отношения, никогда не был дружен? Скорее, они коллеги-соперники: оба метят на пост заведующего отделением, старик Мариус на пенсию пока не собирается, но его тихо сживают, о чем сестры не раз судачили при мне, полагая, что плотно закрытые двери палаты охраняют их от посторонних ушей.

Теперь молчит Гардинер, шуршат бумаги – должно быть, он пытается скрыть волнение, неуверенность и какие-то другие чувства, делая вид, что изучает записи в моей медицинской карте. Зачем ему это? Не мог Гардинер сообщить коллеге о согласии Алены, не подготовив ответ на вопрос, который, как он прекрасно понимает, будет задан.

– Не знаю, кто ей сказал, – сухо произносит Гардинер и неожиданно взрывается: – Господи, Остин, вам известно, что творится в отделении, сколько человек на самом деле так и или иначе, в большей или меньшей степени, знает о том, какой эксперимент мы проводим, и сколько могло узнать хотя бы из оговорок Мариуса!

– Да, Мариус… – бормочет Симмонс и поднимает папку с моей груди, будто камень.

Нашел для себя объяснение. Начальник отделения не сдержан на язык, мог и проговориться.

– Какая разница, – вздыхает Гардинер, – откуда узнала миссис Волков? Она попросила меня… да что там «просила»… умоляла использовать препарат, потому что…

– Что вы ответили?

– Что я мог ответить? – Я так и «вижу», как Гардинер пожимает плечами. – Правду, конечно. Она настаивала, и я обещал, что подниму вопрос на ближайшем консилиуме.

– Завтра, – уточняет Симмонс.

– Завтра, – эхом повторяет Гардинер.

– Клинические испытания так или иначе необходимы, – раздумчиво произносит Симмонс после долгой паузы, во время которой перелистывает бумаги, я слышу характерный шорох. Похоже, он уговаривает себя, и ему это удается.

– Вот и я о том же.

– Хотите, чтобы на консилиуме я поддержал эту просьбу?

– Хочу, чтобы вы знали, о чем пойдет речь. Я ни о чем не прошу, профессор Симмонс. Я сам в сомнениях и ничего пока не решил.

Не решил он, как же.

– Хорошо, – вяло отзывается Симмонс. Слышу шаги. – И все-таки жаль, что вы не смотрели матч. Классная была игра.

Прежде чем дверь за ними захлопнулась, я успеваю расслышать часть ответа Гардинера.

– Не сомневаюсь, только мне…

Тишина. Темнота. Отсутствие. Обычное мое состояние.

Эта женщина…

«Я люблю тебя. Не уходи насовсем. Пожалуйста.»

Кто она? Почему никогда прежде не появлялась в моей палате? Почему поцеловала? Мы были знакомы раньше? Она меня знала? Переживала за меня? Кто-то из знакомых Алены? Не Леры. Женщина показалась мне гораздо старше моей дочери. И если она сказала то, что сказала, значит…

Кто эта женщина?

Смутно припоминаю. В тумане. Может, мы действительно знакомы, но почему тогда я не помню? Знакомы настолько близко… «Я люблю тебя».