– Очень просто, – сказала Селия. – Я не подпишу бумагу. Ты не получишь ни машин, ни самолет. Не сможешь их продать.

– Ты откажешься от двух миллионов? – изумленно спросил Михаэль. – Ты откажешься от денег, о которых мечтала все годы? Только для того, чтобы не позволить мне…

– Конечно, – призрак в дверях медленно наклонил голову, подтверждая сказанное. – Твое будущее для меня важнее всего, неужели ты этого еще не понял?

Она медленно закрыла дверь, и Михаэль остался стоять в темноте веранды. Свет в верхнем окне уже погас, луна, хотя и поднялась выше, скрылась в тяжелых облаках, пришедших с запада, Михаэлю показалось, что со стороны реки к дому медленно двигались серые тени, похожие на привидений, размахивавших руками и раскачивавшихся в такт неслышимой мелодии. «Туман», – подумал он, но не был в этом уверен. В этом доме, где жил отец, в этом саду, где он ездил по дорожкам в своей коляске, могло случиться все, и призраки из мира, с которым отец был накоротке, вполне могли явиться, чтобы почтить его память… или призвать к себе… или еще что-то могло прийти в их призрачные головы…

Вместо того, чтобы открыть дверь и отгородиться от тумана каменной стеной, Михаэль неожиданно для себя подтянулся к подоконнику – кажется, это было окно библиотеки, внутри было темно, черный глаз дома рассматривал Михаэля с равнодушным любопытством, а потом он ухватился за выступ карниза, поставил ногу на выбоину, которую даже и не заметил, но ощутил интуитивно, он сейчас вообще ни о чем не думал, и то, что происходило, происходило будто не с ним, а с другим человеком, знавшим наперед то, что нельзя предугадать, используя разум. Михаэль был уверен, что не сорвется, знал, что Ребекка не спит и ждет его – она оставила открытой дверь в коридор, но закрыла окно, и он, твердо встав на довольно широкий карниз, постучал в стекло.

Окно распахнулось, как ему показалось, даже раньше, чем он коснулся стекла костяшками пальцев. Что-то происходило со временем, следствия опережали причины, и в спальне Ребекки он оказался прежде, чем ухватился обеими руками за подоконник.

– Прости, – сказал он.

Ребекка притянула его голову к себе и поцеловала в губы.

– Прости, – повторил он, наверно, мысленно, потому что, как говорилось в восточных притчах, которые Михаэль любил читать в детстве, «уста его были запечатаны поцелуем». – Я только хотел сказать, что люблю тебя.

– И я тебя люблю, – сказала Ребекка или, наверно, подумала, а Михаэль, не услышав, понял, почувствовал, ладони его лежали у Ребекки на затылке, и, возможно, мысли перетекали через них, и через руки попадали в мозг, звуки ведь лучше распространяются в твердых телах, чем по воздуху, так, может, и с мыслями то же самое, и нужно крепко обнять друг друга, чтобы слушать…

– Ты моя сестра, – подумал он. – Мы не можем…

– Не можем – что? – подумала Ребекка. – Отец хотел, чтобы мы…

– Он не мог…

– Мы его еще не понимаем, Михаэль. Он знал, что делал и что хотел сделать с нами, а мы еще не понимаем, но он точно хотел, чтобы мы были вместе, ты и я…

– Откуда ты…

– Я знаю. Я чувствую.

– Я люблю тебя…

– Да… Да…

– Мать, – сказал Михаэль – на этот раз не мысленно, а вслух, лицо Ребекки было так близко, что он не видел его, все расплывалось перед глазами, будто туман из сада проник в комнату через распахнутое окно, – мать решила не подписывать бумагу, и мы с тобой не сможем…

– Она откажется от двух миллионов? – удивилась Ребекка.

– Она сказала, что мое будущее ей важнее денег, а она считает, что…

– Я знаю, что она считает, – перебила Ребекка, – об этом несложно догадаться. Но от денег она не откажется. Послушай, Михаэль, ты до сих пор веришь каждому слову своей матери?