На нее обращали внимание ребята, но смотрела на них свысока. Продолжала по-детски мечтать об Александре. Он остался для нее эталоном мужской красоты и мужской власти.

Повзрослела она после смерти матери. Тогда ей очень помог директор издательства Ашот Рустамович. Полный, веселый человек, на двадцать лет ее старше, он очень помог ей в организации и похорон, и поминок. А через месяц пригласил ее в кабинет и без всякого стеснения, властно, предложил стать его любовницей.

– Все для тебя сделаю. Квартиру, машину. Что хочешь. Нравишься мне.

Вера Петровна растерялась. Потупившись, попросила дать ей время подумать. А втайне была удовлетворена и польщена. Ей по душе были люди властные, способные принимать решения и добиваться своего. Такие мужчина были для нее и понятны, и желанны. Она привыкла командовать – но могла и подчиняться – в особенности такому, настоящему мужику.

Уже через месяц Ашот Рустамович назначил ее заместителем главного редактора. Ей была придана служебная машина.

Назначение на достаточно высокий пост явилось неожиданностью для всего редакционного коллектива. Но работать она умела. Подчинялись ей беспрекословно. Так на практике познала она силу власти и почета, и цену всему этому. Тогда и поняла, что надо самой пробиваться в жизни, пробиваться либо трудом, либо… продавать себя.

В свои тридцать лет она была очень красива. Тонкие черты лица, смуглый цвет кожи, миндалевидный разрез черных глаз. Стройная изящная фигура, всегда элегантно одета.

Но личной жизни у нее так и не получилось. Встречи с Ашотом Рустамовичем были нечасты – у того была жена, дети, и к своей семье он относился трепетно. А Вера Петровна – для отдушки, для развлечения, на время.

Дома ее ждала старая квартира, полуразрушенная мебель, книги, и… одиночество.

Жесткой, прямолинейной, непреклонной она была на работе. Дома же ей хотелось одарить кого-то своей добротой, нежностью, заботой. Так, как одаривала ее мама. Ее бедная мама, такая наивная, все чувствующая и переживающая.

А Вере Петровне переживать было не за кого. Одиночество давило, и привыкнуть к нему она не могла.

Прошла неделя. В субботу, рано утром, в дверь Веры Петровны кто-то позвонил. Удивилась, увидев Юрия Ивановича.

В неизменном кожаном пальто он выглядел посвежевшим и помолодевшим. Вытащил откуда-то три темно-вишневые розы и, чуть стесняясь, протянул ей. Вера Петровна зарделась так, что цвет ее щек стал сходен с цветом этих свежих роз. И то, что перед ней стоял Юрий Иванович, и эти чудные, нежно пахнущие розы – все это было удивительно, и очень приятно.

Внимательно, очень серьезно он посмотрел на нее. Взгляд его темных глаз заставил ее затрепетать. Казалось, он проникал до самых глубин ее души. Все знающий, все понимающий.

– Я вот тут освободился. В смысле, у меня есть время, – поправился он. Предлагаю сходить вместе к тому оценщику, с которым работаем мы, и закончить вопрос с этим портсигаром, – сказал он. Войти в квартиру отказался, ждал ее на лестничной площадке.

Стояло отличное ясное осеннее утро. Свежий резкий воздух хотелось кусать. Они вошли в магазин, и сразу прошли в подсобку. Их ждали.

– Ну, Григорий, скажи нам про эту вещицу, что знаешь, – спросил Юрий Иванович.

Сухонький, старенький человек, с бородкой, согласно кивнул головой. Взял в руки портсигар, внимательно рассмотрел со всех сторон – и просто так, и с помощью лупы. Потом полез в растрепанный толстый каталог. Довольно долго копался в нем, что-то сверял, время от времени снова разглядывая портсигар в лупу.

– Занятная вещица. Ей не меньше 150 лет. Вы, молодые люди, привыкли всюду дымить. Но, знаете ли, что в России курить на улицах, и в общественных местах, было разрешено только в середине XIX века? А до того – ни-ни! Вот тогда и появились первые портсигары, и лучшие делали на знаменитой фабрике Карла Фаберже. Очень похоже, что ваша вещь из тех времен и того же мастера. Очень тонкая работа. Карл Густавович знал свое дело. И клеймо свое оставил. Видите, здесь, в углу – маленькая буква «к» с точкой.