Колокольня Фёдоровской церкви стояла на расстоянии менее пятидесяти метров, я смотрел на неё из зарешечённого окна четвёртого этажа. Не видя звонаря, но вслушиваясь в умело извлекаемые волшебные звуки божественной мелодии, я всё больше и больше погружался в необъяснимую мне среду умиротворения и спокойствия.

Перед глазами – жёлто-белый столп с переливающимися блаженным светом, словно нимб, крестами, а вокруг – бирюзовая чистота, с мерцающими вдалеке серебристыми бликами, похожими на летающих над рекой стрижей.

Я испытывал состояние лёгкого восторга и нежного трепета. Вдруг где-то в глубине мелькнула мысль: «Ты же комсомолец. Как можешь такое слушать?…»

Я встрепенулся, колокола продолжали петь, а передо мной стояла медсестра Людмила Ивановна:

– Что, Саша, заслушался? В газете писали, что скоро запретят этот шум, больных раздражает.

Не успел что-либо сказать или возразить, а она продолжала:

– Алёша умер… Сегодня ночью тебя и ещё кого-нибудь из ребят подниму. Унести тело в морг надо.

Я молча кивнул, а на душе стало тревожно и тоскливо до боли. Только что пережитое прекрасное мгновение под звон колоколов исчезло, словно сон от внезапного пробуждения. Я представил Лёшу живым и улыбающимся.

Этот молодой парень получил черепно-мозговую травму во время Чехословацких событий.

Его танк подожгли, а ребята-танкисты, выбираясь из машины, не применили табельного оружия, попали в руки разъярённой толпы и были жестоко избиты.

В больнице мы сдружились. Играли в шахматы, отдыхали в парке, вели откровенные разговоры. От Лёши я впервые услышал, что наш социализм в Европе никому не нужен, чему я никак не хотел верить. И вот друга нет…

Ночью, когда я только-только забылся, Людмила Ивановна тронула меня за плечо. Мы вышли в коридор, где дожидался напарник, и направились в изолятор.

Увязали тело Лёши в простыню, переложили на носилки и понесли. Перед входом в подвал медсестра разожгла керосиновую лампу. Открыла тяжёлую дверь – из подземелья потянуло холодом. Блики и тени заплясали на древних стенах.

Я спускался в полумраке по каменным ступенькам с ощущением погружения во что-то необъяснимое, охватывающее всё моё тело вязким холодом и ознобом.

Страха не было, но в какой-то момент показалось, что я когда-то здесь уже был. Каменные стены, холод и мрак – всё было знакомым… В мыслях стал перебирать «страницы» памяти, но Людмила Ивановна повела дальше, и мы оказались в просторном подполье с мощённым крупным камнем полом и многочисленными арками.

Озноб пропал, я огляделся, на память пришёл наш Сольвычегодск, Благовещенский собор с каменными мешками и страшные рассказы о его узниках.

Показалось, что сейчас увижу кучи человеческих костей. Людмила Ивановна, как знающий экскурсовод, провела нас под арками ещё несколько метров, и мы оказались у большого зелёного ящика. Опустили носилки на пол. Медсестра подала ключ.

Я открыл навесной замок и поднял крышку.

Внутри лежало тело худой голой старухи с длинными седыми волосами, прикрывавшими левую грудь, а угол простыни, на которой она лежала, закрывал ноги до колен.

Меня передёрнуло, я с недоумением посмотрел на Людмилу Ивановну и спросил:

– Лёшу к этой старухе?

Она с не меньшим изумлением ответила:

– А куда же ещё?

– Людмила Ивановна, но ведь это неправильно! Почему молодой парень должен лежать со старухой?

– Давай, Саша, клади его туда, ему теперь всё равно с кем и где лежать…

Понимая всю безысходность происходящего, я вытащил из-под бабки простынь, накрыл ею тело умершей, и мы с напарником уложили на неё Лёшу.

Закрывая крышку мертвецкого ящика, я извинился перед покойниками, а в голове пронеслась где-то слышанная ранее фраза: «Перед Богом все равны…»