– Точно, – согласился красавец. – Нечего тут выделываться. Иди вон на ней выделывайся.

– Да не могу я, – бушлат чуть не плакал.

– А не можешь – тогда рядышком с ними ляжешь, – безжалостно сказал старший, снова вынимая наган. – Выбирай, возгля, с нами пойдёшь – вот мы тут все. Или с ними останешься. Которые там.

– Правильно, – сказал красавец, неожиданно добавил на латыни. – Аут – аут. Тертиум нон датум.

– Датур, – поправил его теоретик, – датур. Третьего не дано.

Трое стали плечом к плечу, глядели темно.

Бушлат положил винтовку на пол, обречённо полез в вагон. Стоны возобновились, нарастали с каждой секундой. Трое удивлённо переглянулись между собой.

– Вот это он наяривает, – весело сказал красавец. – Аж завидки берут. А тоже – строил тут из себя монашку из Новодевичья.

– А ты откуда латынь знаешь? – спросил его теоретик. – Гимназию, вроде, не посещал.

– Откуда ты знаешь, чего я посещал, а чего нет? – почему-то обиделся красавец. – Допустим, у меня книжка специальная имеется про крылатые выражения. На девок безотказно действует. Завернёшь что-нибудь навроде: лямитье ес лямур сан иле. И бери её голыми руками.

– Если это французский язык, то с сильной примесью нижегородского. И что это, собственно, значит?

– Точно не помню, но смысл: в любви не хрен кота за яйца тянуть.

Посмеялись. Красавец снова восхитился:

– Не, ну ты слышишь, что он там вытворяет? А такой скромник, такой скромник рисовался.

– В таких натурах живёт скрытая чувственность. В определённых обстоятельствах она даёт себя знать. И порой чрезмерно – об этом, собственно, Достоевский много писал, – раздумчиво пояснил теоретик.

– Видать, тот ещё был ходок этот твой Достоевский, – снова хохотнул красавец, ему было очень весело. – Туго знал это дело.

– Да, с ним всякое бывало, – согласился теоретик. – В ссылке он сошёлся с одной замужней женщиной и достиг таких вершин сладострастия, что, собственно, во время…

– Погодите вы! – оборвал старший. – Кажись кончил пыхтеть? А?

В проёме, оправляя ремень, показался бушлат. Приготовился спрыгнуть.

– Куда? – остановил его старший. – Вали заканчивай дело.

– Ка-какое дело?

– Обыкновенное дело. Кончай её. Нельзя ведь так оставлять. Нельзя, а?

– Да вы что?! – бушлат волновался всё больше, губы прыгали. – Мне и так до конца жизни хватит того, что сотворил. Не буду я убивать безвинного человека. Не буду. И не маши своим наганом. Стреляй, сволочь. Лучше сдохну, чем душу, ни в чём не виноватую, загублю.

– Да ты и так уже её загубил, она не жилец теперь. А выживет – так нам же хуже, – сказал красавец.

– И пусть хуже! Пусть хуже! – бушлат вдруг завыл, вывалился кулём на землю, забился. – Ааааааа… Мамонька моя родная, что же я наделал?.. Что я наделал, Господи?! Прости меня, Господи! Ааааа…

– Да у него, кажется, падучая! – сказал теоретик. – И что теперь, собственно, делать?

Старший развернул к свету скрючившегося мальчика, всмотрелся внимательно:

– Ничего, оклемается. Вишь, какой впечатлительный. Давайте кончать эту музыку, а!

– И правда, хорош уже тут зады морозить, – сказал красавец.

Вынул из деревянной кобуры маузер, деловито осмотрел. Тьма вагона, словно распахнулась, поглотила его.

Звонко ударил выстрел.