Откуда-то примчался запыхавшийся Гена Лисенков и радостно сообшил, что одну съемочную группу разрешено свозить на передовую. Страшно, конечно, но мы с облегчением вздохнули. Кому ехать? Вновь бросили монету. Выпало Сашке. Я увидел на его лице некоторую озадаченность. У него недавно родился сын.

– Тебе нельзя, – сказал я ему.-При диком капитализме безотцовщина ведет детей в пропасть. Пусть лучше тебе на камеру Шевчук что-нибудь споет. Неплохая будет краска.

Оносовский нехотя согласился.

Уже совсем стемнело, когда нас с Анненковым запихнули в тот же самый БТР, на котором мы приехали на консервный завод. Тот же стрелок, те же раскачивающиеся над нами бомбы с красными лентами. Только теперь броня не еле – еле преодолевала препятствия, а неслась по городу, словно кумулятивный снаряд.

Много времени езда не заняла. Когда остановились, стрелок, будто кондуктор, коротко бросил:

– Больничка.

Возле больших металлических темно-синих ворот стоял часовой. Как только мы вылезли из чрева брони, он постучал ручкой штык-ножа по двери.

Нас с оператором провели в дом из красного кирпича. Сначала узкий длинный коридор, потом еще один, спуск вниз. То ли подвал, то ли комната, не поймешь. В помещении, словно в фильмах про войну, горели расплющенные гильзы и керосиновые лампы. За столом сидели военные, один нам широко и открыто улыбался. Это был Лев Иванович Рохлин. Я знал про него не много – разве, что он единственный из командующих группировками, прежде чем соваться в город, провел разведку Петропавловского шоссе, а когда обнаружил на нем засаду, пустил по нему лишь один батальон, а весь корпус двинул огородами, застав боевиков врасплох. Почти без потерь он дошел до центра Грозного. За это солдаты почтительно величали его Батей. Трудно было понять, почему остальные генералы не поступили так же.

Я впервые воочию увидел Рохлина. В поношенном бушлате, с черной кучерявой головой и яркими признаками на лице той национальности, которую в СССР, мягко говоря, недолюбливали, он больше походил на каптера, чем на командующего. Батя поднялся нам на встречу:

– Вовремя поспели, мы как раз ордена обмываем.

На столе действительно стояли сдвинутые к центру кружки, наполненные темноватой жидкостью. На дне одной из них я разглядел золотистый кружочек.

– Сегодня мои орлы Совмин и гостиницу «Кавказ» взяли. А утром флаг на дворце повесили. Есть повод?

Мы с Анненковым дружно кивнули.

– Коньяк хороший, из местных погребов. Здесь в каждом доме по цистерне осталось. Мусульмане, сами не пьют, а зелье славное делают.

Железный закон для меня – на работе ни грамма, пришлось нарушить. Коньяк действительно оказался отменным. Не зная с чего начать, я спросил нечто неопределенное:

– Лев Иванович, как ситуация?

Ответ же получил самый неожиданный:

– А Бог ее знает.-Рохлин залился раскатистым смехом. – Шучу. Основной очаг сопротивления в Грозном подавлен.

Офицеры, видя, что мы перешли к делу, незаметно растворились в соседних комнатах.

– Почему армия в начале января понесла такие большие потери?

– Как почему? – искренне удивился командующий.-Из-за генштабовских дуболомов. Они там планы разрабатывали, а у нас опытных офицеров, даже совета не спросили.

– На камеру это можете сказать?

Мой опер тут же вскинул Бетакам.

Рохлин опять рассмеялся:

– Нет, ребята, не надо. К чему сейчас белье грязное ворошить. Приезжайте утром. Я вас с солдатами, что Совмин и «Кавказ» брали, познакомлю. Они герои. А какая из меня кинозвезда?