Никто ведь его не держит; лапы опираются о жердь, или о землю, крылья распахнуть ему ничто не мешает, хвост раскрывается веером, каждое пёрышко в его власти.

А взлететь не может.

Молодой тынар в горьком недоумении.

Как убежать от этой непонятной, загадочной, злой силы?

Он ищет её вокруг себя, эту силу.

Ага, опять, как и в сети на траве… вот обвиты цевки ног, это ремешки оттягивают, не отпускают его за пределы дозволенного расстояния!

На взмах вверх крыльев или вправо, или влево – вот пределы, которые положил молодому соколу лесник Кончой.

– А ведь это не балобан, – замечает Сайкал после того, как довольно долго они молча любовались стараниями птицы вырваться, улететь.

– Этот ловчий редкостный, – отвечает жене лесник. – Тынар называют его в народе.

Если умело обучить, то можно тогда с ним даже на волка выйти.

– Себя бы без еды не оставил… – отвечает жена ему. – От птиц твоих, отец, толку всего ничего.

– Утром барана кормили? – спрашивает тут Кончой, будто не замечая старухиной колкости.

– Он уж с жиру бесится, твой баран, чуть девочку не забодал.

Придёт с работы сын, он и покормит.

В комнате вдруг становится совсем темно; старики обернувшись на окно видят, что это тайган с улицы загородил свет, уставившись внутрь старого дома на хозяев.

– Экий нахал! – рассердилась Сайкал и, резко подняв руку, закричала: – Пошёл вон, кыш!..

Тайган видит, что его отгоняют от решётки, но виляет хвостом – и ни с места.

Если б крикнул хозяин сам, тогда сразу надо было исполнить его приказ, а это хозяйка, с платком на голове, с ней тайган редко когда имеет дело, она только и умеет, что прогонять его отовсюду, просто так, для порядка.

– Завтра людей в гости пригласим… – сказал лесник. – Шерсть-то у барана уже такая наросла, что пора шкуру сдирать…

Хватит, сколько его кормили, пусть теперь нас хоть раз покормит…

Ну, пошли!

Сайкал нагибается, берет с земляного пола кожаный мешочек и направляется к выходу за мужем.

– Месяц-полтора назад шерсть была в самый раз, пригодилась бы для воротника, – хозяйка все же не удерживается от спора, – Сейчас переросла.

– Ничего, на воротник тебе ещё будет, не переживай, – хозяин сегодня добродушен. – А эту на овчину пустим, что ли.

Тебе будет лисий или даже куницын воротник.

Задвинув железный, в палец шириной засов на двери старой мазанки, Кончой ещё раз дёргает ручку двери.

– Ключи отдай-ка мне! – говорит он, отбирая из рук жены ключи. – Как бы детвора не влезла.

Вспугнут тынара, тогда все усилия пойдут насмарку, вся удача пропадёт.

Скажи, пусть сюда даже не смеют приближаться.

Здесь им не игрушки.

Люди ушли, и то, что он остался один, поразило молодого тынара.

Что он им теперь не нужен?

Но тогда зачем раньше столько возились с ним?..

А зачем оставили тут?

В этом, в какую сторону ни смотри, замкнутом помещении он, наконец, сидит один.

Вспыхнула радость в сердце – предчувствие полёта.

Взмах крыльев, ещё и ещё!

И боль в когтях, они неловко ударились о деревяшку туура, и тут же сыромятные кожаные путлища сажают его силком на пол.

Ну да, вот эта злая сила, путлища.

Молодой тынар приходит в ярость.

Снова и снова рвётся вверх, не обращая внимания на теряемые перья.

В следующем рывке, если не в этом, он вырвется, перервёт путы, сломает стойку туура.

Напрасные усилия.

Кончилось тем, что птица распласталась шеей, зобом, грудью, животом – по холодному земляному полу.

Горбатый клюв раскрылся, будто для того, чтобы оттуда высунулся плуго образный красный язык.

Лапы свободны, крыльями маши, сколько хочешь.

Воздуху сколько угодно.

Есть где взять разгон, чтоб взметнуться вверх…

Приподняв голову, тынар попробовал найти дыру, откуда в помещение втекает воздух.