«Ну вот за что мне попало? – Внешне не показывая своей реакции на несправедливость, задавался вопросом Петрок. – Ее ведь никто не заставляет этого делать! Да и не родился еще тот, кто может заставить ее! И с чего вдруг она взялась за эту лопату? Стояла бы, как мать и тетя Люба, да разговаривала себе с дедом…»

Бабка Мария вообще сегодня выглядела непривычно дерганной. Может потому и взялась копать, чтобы отвлечься от тяжких мыслей? Что они обсуждали тут, за хатой, Петруха, конечно же, не слышал, но понятно было, что беседа была не из легких. Он, опустив голову, молча взял у нее лопату и тут за углом взорвалась лаем Чуня. «Овчарка!» – выстрелило в голове юноши.

На его горе, чуя в истошном лае домашней собаки угрозу присутствия во дворе чужих, сразу же подался вперед дед. Он в пять шагов дошел до угла и замер. За ним сразу же выстроились все женщины. Оставивший лопату Петрок, коему сейчас надо было быстро изобрести нужные слова, тихо подобрался сзади и, глядя из-за дедовского плеча во двор, тут же забыл все, что хотел сказать.

Деловито, по-хозяйски, будто осматривают только что купленную землю и дом, вдоль забора и хлева ходили немцы. Три громких хлопка оборвали визг несчастной Чушки. Худой и сутулый фашист поднял ее маленькое, безжизненное тело, мощным движением оторвал привязь и швырнул собаку за забор. Другой немец, судя по фуражке офицер, открыл дверь хлева, морщась посмотрел на машущие хвостами силуэты коров, попытался заглянуть и за них, но свежие кучи навоза у входа заставили его отказаться от этой затеи.

– Gut. Hier ist schon alles in Ordnung. – Бросил он через плечо своим солдатам и, отправляясь к остолбеневшим у угла дома хозяевам, добавил. – Gehen Sie weiter. Menschen nicht mehr Schießen, sollten Sie nicht verärgern, nur wenn stürzen sich auf uns. Jemand muss sammeln und vergraben getötete Russen? Wenn Sie nicht wollen, ziehen Sie Sie selbst, genug Schießen unzufriedenen Bevölkerung16.

Лицо деда было непроницаемым, но его напряженная фигура и сжатые до хруста, огромные кулаки четко указывали на то, сколь трудно было сейчас кавалеру георгиевских крестов бороться с самим собой.

Приближаясь, офицер внимательно изучал недобрый взгляд седого хозяина. Наверное, именно потому, что прочитал в нем что-то, фашист расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Выходящие в это время со двора солдаты дружно загоготали.

– Нушьно корониль рюски зольдатн, – с нажимом сказал офицер, держа оружие стволом в землю. – Зегодня. Зарас. Панималь? Ти, зтарик, унд юнге, – немец кивнул на Петруху, – браль Spaten…, лепаты и кодить к фляг. Там будьет многа мушик, …komm mit!

Дед отвел взгляд от врага и посмотрел на побледневшего внука:

– Надо идти, – хрипло сказал он, – ишь, как …просят? Чуть что не так пристрелят, как ту Чуню. Бери, Петр Ляксеич, в огороде лопату, и мою в хлеве прихвати, пойдем…

К бывшему Правлению колхоза согнали что-то около сотни селян. «Дивися, Петро, – тихонько заметил дед, пока все дожидались появления немецкого начальства, – у кого мужиков дома нет, немцы заставили от каждого двора по паре баб под лопаты ставить. А что ж та баба тебе накопает? Тут считай, сажени на две рыть, столько народу и в селе, и в поле поубивало. Только своих за вчерашний день, человек десять…»

Солнце снова начинало жарить, становилось душно, а спрятаться от палящих лучей на деревенской площади было просто негде. Дед Степан Кривонос сорганизовал было соседей, чтобы перебраться под старый каштан, что стоял в стороне от Правления шагов на сто ближе к саду. Все равно ведь, где ждать? Но фашисты, словно неразумный скот, окриками и толчками завернули сельчан обратно и приказали стоять на месте.