Однажды Антон шел по заводненной шахте. Сапоги хлюпали по воде, жижа разбрызгивалась в стороны. Он должен был зайти в отдаленную выработку, где мужики запрятали инструменты. Шахтеры довольно часто воруют их друг у друга, так же, как и робы, и сапоги в бане. Именно поэтому грязную и чистую одежду еще на поверхности, в бане, закрывают в ящике на замок, а в шахте клеваки – ключи – закапывают в почву или по бокам выработки.

Идя по тоннелю, Антон увидел, как впереди замелькал свет, будто кто-то махал головой. Так иногда бывало – в темной выработке единственный способ сообщить что-то находящимся далеко товарищам – махнуть головой с включенным светильником. Два кивка означают «тяни, включай лебедку», кивки по сторонам – «выключай», по кругу – «иди ко мне». Вот нечто круговое было и сейчас.

– Да он что, пьяный? Машет головой, как припадочный! – возмутился Антон. Он иногда разговаривал сам с собой, оставаясь наедине, – слишком долго тянулась смена.

Буквально через несколько секунд он понял причину «припадка»: шахтера било током. В шахте вагоны, лес, оборудование тягают специальные электровозы. По виду они похожи на трамвай – посередине пантограф, который питается через контактный провод – траллею. Этот провод подвешивается на растяжках и тянется по горизонтальным выработкам с двухметровым сечением. Напряжение на траллее неслабое – от 250 В постоянного тока. Достаточно, чтобы убить человека.

Бедняга шахтер зацепился за контактный провод длинной арматурой, и теперь его телепало, как пьяного подростка на дискотеке. Еще немного – и сердце не выдержит нагрузки, а беспорядочное сокращение мышц может в лучшем случае привести к перелому. В худшем – свернуть шею. Мужик болтался, как тряпичная кукла, и тупо мычал.

– Держись, я быстро, только чуть-чуть продержись! – крикнул Антон и со всей силы стукнул распилом – деревянной доской – по его груди.

По-шахтерски это называется «отбить»: сильный удар по человеку позволяет ему оторваться от притягивающей его электрической дуги. Раздался хлопок, похожий на взрыв петарды. Мужик отлетел на метр и плюхнулся в большую лужу посреди выработки. Это падение запечатлелось в памяти Антона замедленной съемкой: серое тело отлетает назад и падает в воду, производя взрыв в мутной луже, каска слетает с головы, свет коногонки откидывается назад и слепит ему глаза, глухой стон пострадавшего словно растягивается во времени.

На деле же все произошло быстро: бах – и мужик «отбит». Антон протянул ему руку:

– Как ты там, живой?

Страдалец, тяжело дыша, кивнул головой, поправил каску и присел. Пару минут они просто молчали. Один замер, сидя на распиле, только слегка подергивался свет от его лампы. Второй возвышался над ним, как дерево в донбасской степи.

– Как зовут тебя, друг? – спросил спаситель.

– Николай Николаев, – смущенно ответил тот.

Антон подыскивал слова, перебирал их, словно руками, стараясь найти более удачную шутку, но в голову ничего дельного не лезло:

– Ну и угораздило тебя, Николай Николаев! Идти можешь?

– С трудом, – проговорил Николаев и оглянулся, словно искал кого-то еще. Но темнота покрыла даль выработки, ни зги не видно, и только один незнакомый ему мужик пытался чем-то помочь.

– А как тебя зовут? – спросил хрипловатым голосом Николаев.

– Антон я. В детстве страдал из-за имени. С тех пор ненавижу картошку, – пошутил Неделков.

Николаев усмехнулся, а потом медленно, растягивая слова, произнес:

– Никогда не забуду, что ты сделал, Антон.

Оба шахтера присели на подбоину передохнуть. Тишина пыталась растворить их в себе, но капли, падающие с «замка» на противопожарной трубе, звонко разбивались об какую-то железяку и тем самым методично нарушали эту пресловутую тишину.