Упомянем в этой связи оригинальное сочинение Ю.Давыдова "Искусство как социологический феномен", в котором автор повествует о стандартно-потребительском отношении к эстетическим явлениям: приученная веками не замечать проявления неповторимой жизни ни вокруг себя, ни в себе публика охает и ахает, умиляется и восхищается красотой, мимо которой только что шествовала с завязанными глазами, стоит только ее, эту красоту, заключить в рамочку.

Для восприятия художественной ценности и красоты вообще в человеке должна быть природная предрасположенность. Можно продолжить мысль: если бы искусство было сильно, то сотня-другая по-доброму умных и прекрасных книг, тысяча превосходных полотен давно изменили бы людскую жизнь. Однако трагедия заключается в том, знание, даже восхищенное преклонение перед общечеловеческими ценностями не всегда порождают доброту, милосердие и терпимость. Превращенные в догмы упомянутые ценности могут привести к негативным последствиям, как и любые другие догмы.

Искусство далеко не всегда спасает от жестокости. Оно во многом само по себе – в рамке, в книге, в ноте, на которые внимание обратят или не обратят, не говоря уже о том, поймут или не поймут, примут или не примут. Помимо этого подлинное искусство не навязчиво, не агрессивно (в отличие от тиражированного). Это подчас воспринимается как слабость, ненужность, вторичность.

Художник переосмысливает волнующее его прекрасное и безобразное, интуитивно смешивает их в разных пропорциях и пропускает через свои чувства. Однако в этом величии и его трагедия, ибо охватить все, отыскать и высказать суть социального или природного явления не удавалось никому. Он дает лишь свою интерпретацию материального и духовного. Художественная истина скрыта от него, но извечное стремление к ней составляет его счастье.

Художник, который поставил свой метод на поток, начинает повторяться.

Удовлетворенность мастера искусства собой носит, правило, непостоянный характер. Он – раб своего таланта. Художник обречен – его талант не дает ему ни часа передышки.

Может быть, это и есть тот исконный критерий, который отличает истинного художника от остальных людей? Однако в таком же положении находятся ученые, пытающиеся решить вечные и очередные проблемы; исследоваватели всех рангов и неутомимое племя изобретателей…

Вообще, человеку творческому уготована участь Сизифа: вкатил камень на вершину, вытер пот со лба, радостно вздохнул, улыбнулся солнцу и посмотрел на мириады глыб у подножия горы и публику, жаждущую зрелищ. Но и это далеко не все.

Красота и уродство, третируя друг друга, объективно порождают тусклую косность. Гений (талант) и бездарность, пренебрежительно снисходя друг к другу, объективно устремляются к исходному пункту, от которого берет начало усредненность. Ум и глупость, презирая свою противоположность, способствуют процветанию серенькой обыденности.

Извечная взаимная вражда добра и зла – исток умиротворенного приспособленческого ханжества, неяркого тусклого прозябания. И так из века в век. Всполохи и всплески ни о чем не говорят. Не покидает мысль о предопределенности и запрограммированности сущего, бессилии человека перед Тайной, но не допускающей к себе собственное неугомонное дитя! Горы рушатся в долины, низины вздымаются. Некто (нечто) спокойно и равнодушно взирает на очередной переполох от столкновения противоположностей.

Возникает вопрос вопросов: как из этого хаоса, стремящегося, по А.П. Чехову, к равенству, человек отдельный превращается в Художника – явление экcтpaopдинарное?

Художественное творчество весьма сложно. Выискивая свое "я", художник стремится познать мир и через него и наряду с ним – самого себя. Эти процессы не имеют четкиx границ. У художника всегда есть потребность говорить, писать по-новому. Боязнь повтора висит над ним, как дамоклов меч. Он всегда стремится быть узнаваемым незнакомцем. И стремится к этому, и блуждает в этом. Он никогда не скажет себе: "Все! Я нашел". Художник ищет беспрерывно.