Минул почти час, принятый перед выходом успокоительный настой не выдерживал проверку временем. В памяти снова замаячила мерзкая рожа с трубкой: «Серьезно, я бы на твоем месте нанял простого убийцу, маланийца или бродягу какого-нить, а то от этих слухов даже на яйцах волосы дыбом встают. Хе-хе».

Слухи. Лет пятнадцать назад в Хуадад-Сьюрэс зверствовал душегуб, прозванный Мясником. Целую Эпоху, в каком бы уголке страны ты ни оказался, нельзя было скрыться от тошнотворной и пугающей молвы об очередном изуродованном женском теле. Не каждый мог выслушать все детали, а те, кто жаждал подробностей, расплачивались спокойным ночным сном за свое любопытство.

По спине Урфуса пробежал холодок: некоторые из витавших тогда сплетен все еще сохранились у него в памяти. Погруженный в отвратное наваждение кэнг вздрогнул, когда дверь со скрипом открылась. Три молодых человека обманули его ожидания. Они, взяв пиво, встали у подоконника, используя его как стол. Один из них нарисовал на окне, разводя пальцем грязь, мужской детородный орган. Молодые люди тупо заржали, а Урфус поморщился: он был уверен, что стекло затемненное.

Когда торговец доставал из кармана часы, в зал вошел человек, с которым он искал встречи. Это был мужчина из тех, чей возраст угадать представлялось невозможным: в частности, этому мешали все приметы, упомянутые информатором. Трудно сказать, что именно представлял кэнг под словосочетанием «знатный шрам на роже», но определенно не нечто настолько рваное и уродливое, тянущееся от угла рта до правого уха. Травмированная щека сильно впала, а узорчатая повязка на левом глазу, уходящая под челку, выглядела какой-то шуткой над и без того изуродованным перекошенным лицом. Страшно подумать, через что прошел этот человек, ведь если вставить лезвие в рот и разрезать лицо, – у кэнга был чернорабочий, переживший подобное, – рубец получится раза в три тоньше. Интересно, что при всем при этом вошедший, был не самым уродливым в «По пути».

Звали этого человека Бэрэйнэр Мясник. Он был не первым отчаянным головорезом, присвоившим печальную славу убийцы из Хуадад-Сьюрэс, но первым, кому поверили почти все. Его имя начало всплывать в кругах, о которых добропорядочные граждане даже не знают, два-три года назад, и быстро обросло описаниями самых кровавых и жутких свершений. Некоторые из толков доходили в своей напыщенной ужасности до абсурда: кое-кто считал его на четверть Богом, сыном чаровницы и Акхара, внуком самого Брутана. Они утверждали, что подонку по силам выкашивать целые города одним взглядом, что ему известно будущее и что от него нельзя сокрыть мыслей.

От таких речей даже у самых дерзких проходимцев могли зашевелиться волосы во всяких местах, но кэнг к подобным высказываниям относился критически. Никто не отрицал благосклонности самого неистового из Великих к Мяснику, – у изъявления божественной воли были сотни свидетелей, – не говоря уже о том, что преступления совершались лишь в Эпоху Черного Волка и прекратились, когда Брутан перестал властвовать над миром. Однако ничто из того, чем пугали малышню, стращали подросших дочерей или о чем перешептывались с поддатыми друзьями, не могло служить доказательством сверхъестественной природы убийцы. В противном случае Урфус бы никогда не решился на эту встречу.

Тем временем, Бэрэйнэр Мясник подошел к более свободному столу, судя по всему, вежливо, но весьма настойчиво, попросил сброд подвинуться и плюхнулся на освободившийся край скамьи. Теперь плечи сидящих буквально вклинивались друг в друга, но недовольное роптание не продержалось и минуты – подобная теснота была делом привычным. Мясник взмахом руки подозвал девку-разносчицу, что-то ей сказал, изобразив подобие улыбки, – правая половина рта не шелохнулась – а потом проводил взглядом удаляющиеся бедра.