– Куда это ты, Гегам?

– Я… пришёл сказать… Завтра буду ждать тебя у станции Гарпе, в час дня, – выпалил я и повернулся, пошёл, не дожидаясь ответа…

На следующий день я проторчал на станции Гарпе битых четыре часа.

Потом Арам всё приставал ко мне:

– Ну как, состоялось свидание?

– Состоялось.

– Хороша она телом?

– Хороша, великолепна.

– Ну, побалуйся немного, а потом уж мы примемся за дело…

Я дрожал от бешенства. И этот негодяй мог так говорить о Сона!.. А я… кто объяснит мне мою собственную подлость по отношению к девушке.

Я был обижен и в то же время втайне радовался, что Сона избавила меня от тягостной, неприятной мне «сцены» свидания.

Прошли месяцы. Я избегал встреч с Сона и даже ходил в школу другой дорогой. И горько сожалел о собственном бесстыдстве. Думал, что будет, если Арам возьмёт и расскажет ей о нашем с ним разговоре. Я уже хотел идти и просить прощения у неё, но не осмеливался.

И однажды вечером я встретил её.

Она держала в руках конверт. Я чувствовал, что Сона волнуется. На ней лица не было. Она сунула письмо мне в руки и убежала.

О, это непередаваемое волнение, пока я распечатывал конверт. Это было любовное письмо, она сама назначала мне свидание, в воскресенье. Обещала вместо церкви пойти со мной и просила не сердиться за то, что в прошлый раз не пришла. Просто у неё не было предлога, чтобы выйти из дому. А родители всегда знают, куда и зачем она идёт. Единственная возможность – это не пойти в воскресенье в церковь. Хотя и это, конечно, рискованно… Но всё же она должна встретиться со мной. И без того уже намучалась за эти месяцы. Первая ученица в классе, она перестала заниматься, стала посмешищем для всех. О, только бы я не сердился, не огорчался, она любит меня, вот и фото, которое она не дала мне тогда…

Я почувствовал себя ничтожеством. «Что же ты наболтал Араму про неё, отвечай теперь, – говорил я себе, – что же ты молчишь…».

За первым воскресеньем последовали другие – и так до лета. А летом мы не стали переезжать в деревню. Моя мама была очень больна. Мы сдавали наш дом жильцам и всё-таки очень нуждались. Я ездил на остров Гнал и давал там уроки ребятишкам наших знакомых.

После занятий я поднимался к голой вершине острова. Там стоял греческий монастырь с маленькой часовенкой. Я забирался туда и, задыхаясь от волнения, ждал Сона. И она приходила, непременно приходила.

Мы шли с ней на другую сторону острова, петляя по головокружительным и безлюдным тропинкам. Сона часто плакала. О, как я любил её и как невинны были наши прогулки.

Мы усаживались на каком-нибудь камне, устремив затуманенные счастьем глаза на далёкие горы.

Мы смотрели на парусники, на большие корабли, которые отплывали к безвестным и незнакомым берегам.

– Сона…

– Что?

– Можно я поцелую тебя?

– Нельзя…

– Почему?

Если ты поцелуешь и бросишь меня, я буду очень мучиться.

– Значит, ты не веришь мне?

И мы отворачивались друг от друга.

– Но я хочу тебя поцеловать. Если ты не позволишь, я не приду больше.

– Нельзя.

И, рассердившись, я в самом деле не приходил в следующий раз на условленное место.

Но спустя несколько дней, горько раскаиваясь, со слезами на глазах бежал туда, чтобы вымолить прощения себе. Она рукой закрывала мне рот.

Но дай мне сказать! – говорил я. – Ты же не знаешь, что я хочу сказать!

– Знаю. Ну хорошо, скажи, скажи…

– Нет, ты сама то-то хотела сказать…

– Почему ты не поцеловал меня в прошлый раз?

– Но ты не позволила.

– Ну так целуй теперь, целуй скорее!

И она сама прижималась ко мне и целовала меня в губы…

Прекрасные эти поцелуи, они были выражением невинной юношеской преданности друг другу. Мне тогда казалось, что мы владеем всем светом. Такая любовь в нашей среде была явлением, по крайней мере, непривычным. Мои товарищи слишком часто меняли свои «любови».