Землерой, казалось, обиделся.

– Я что думаю, то и говорю, – заявил он оскорблённым тоном. – У нас времена будут трудные, грустные, а ты от меня шутовства хочешь!

– Да не шутовства! – закричала Анна. – Ты бы хоть не сидел такой понурый! Ну неужели у тебя планов никаких нет, неужели ты мне не можешь рассказать, что осенью и зимой делать станешь, пока меня не будет?!

– Что делать буду, что делать буду, – зафыркал Землерой, – да вот что эти пятьдесят лет делал, то и в этот раз стану.

Анна сердито заёрзала по шершавому суку.

– Но ведь я-то не знаю, что ты обычно делаешь!

– Работаю духом, – Землерой лишь плечами пожал, – так и живу.

– Ну а поточнее?

Он перевёл на Анну грустный взгляд, вздохнул и отвернулся опять. Ветер застревал в его разлохматившихся волосах, и Анна уверена была, что сейчас, в свете увядающего, как сорванный жёлтый одуванчик, солнца его пряди отливают дымчатым серым светом.

– Корни совсем зачахнут, если с ними не разговаривать, – негромко промолвил Землерой, – если с птицами не общаться, не давать им и животным подкорм и приют какой, они захиреют, вымирать начнут. Пусть они и под чужим покровительством, ежели они сюда пришли, мы им обязаны помочь, чем сумеем. А я ещё только учусь, и учусь всему, вот и получается так: то веточки изнутри обогрей, то с кустарником побеседуй, то белке помоги спрятать запасы, то лису от охотника уведи, следы запутай… много дел у лесных духов осенью да зимой, но сил мало. Холод из нас всю живость выбивает. Мы ведь не как вы, – он протянул к Анне руку и вдруг отвёл, не дотронувшись, – Мы не из земли и праха, а из огня живого созданы, пусть и осквернённого, пусть и ошибившегося, да из огня всё-таки. Пусть нам тление не страшно, мы вьюги и льда больше всего на этом свете боимся.

Анна тоже взглянула на серое, бесконечное, грустное и низкое небо. Листья ближе склонялись друг к другу, обмениваясь тревожным шёпотом: кажется, собирался дождь.

– А тебе самому зимой… холодно? – спросила она.

Землерой молча обхватил себя за плечи обеими руками и качнулся вперёд. На ресницах у него повисали, тут же обращаясь льдинками, первые капельки дождя.

– А ты сама-то как думаешь? – с усталой иронией в голосе поинтересовался он в ответ.

Анна насупилась. Двумя резкими движениями она стянула с шеи длинный толстый платок, в который её старательно кутала мать, скинула кофту и нависла над Землероем. Он только обернуться успел, а Анна уже решительно завязала платок на его шее, подбила узел под самый подбородок, набросила кофту ему на плечи и отступила. Полупрозрачные серые глаза Землероя смотрели на неё, широко приоткрывшиеся, и блестели непонятным стеклянным блеском. Анна отступила и прижалась спиной к древесному стволу. Не могла она скрыть искренней довольной усмешки, игравшей на устах.

– Ну и что теперь? – спросила она. – Язык проглотил, что ли, а, дух древесный?

Землерой неловко потрогал край платка. Вдруг пальцы его стали неуклюжими, как будто ватой их набили; они спотыкались и путались, словно бы прежде ему не приходилось ткани, вышедшей из-под человеческим рук, касаться.

– Эй, – промолвил он, – этого мне не надо, лучше сама забери…

– Вот ещё, – Анна отступила к краю сука и подбоченилась, – вот сразу видно, кто из нас – мальчишка, да ещё и невоспитанный. Подарки, Землерой, бестолковый, не возвращают, а берут и благодарят! У нас, у людей, так принято, или у вас иначе поступают?

Землерой медленно поднял голову.

– Духи подарков друг другу не делают, – сказал он.

– Значит, я тебе сделала, и ты отказываться не можешь, – настаивала Анна, – ну всё, бери, возвращать нельзя! Это тебе так… чтобы помнил ты меня, когда я зимой вернусь.