Москва неприветливо встретила будущего вождя. В Промакадемию его не приняли.

– У вас нет ни образования, ни опыта хозяйственной работы, – сказали ему в канцелярии, – вам лучше пойти на курсы марксизма-ленинизма, которые недавно открылись при ЦК партии.

– А кто же учится в академии? – спросил Хрущев.

Ему объяснили, что в Промакадемию зачисляются директора предприятий, организаторы производств и другие специалисты, имеющие соответствующее образование и опыт работы в различных отраслях народного хозяйства.

– А в порядке исключения вы меня можете принять? – спросил Хрущев, – я шахтер из Донбасса, воевал…

– Исключений у нас не бывает, – сказали ему, – к тому же с вашим образованием вам у нас нечего делать.

– Ну, это мы еще посмотрим, – самодовольно улыбнулся Хрущев. – Если у вас не было исключений, то они появятся.

Он не пошел на курсы марксизма-ленинизма, а побежал к Кагановичу, который в это время был секретарем ЦК партии. Вот как об этой встрече писал в мемуарах Лазарь Моисеевич: «…в 1929 году мне докладывают, что вот из Киева приехал товарищ Хрущев и просит приема. Я его принял без задержки. Просьба его заключалась в том, что он просит поддержки для вступления в Промакадемию имени Сталина. «Я, – сказал он, – учился на рабфаке, но не кончил, а теперь вот очень хочу доучиться в Промакадемии. Меня могут на экзамене провалить, но я очень прошу вашей помощи– дать мне льготу. Я догоню». В Промакадемии было больше хозяйственников, которых частично принимали с льготами по экзаменам, и я, посоветовавшись с товарищем Куйбышевым и Молотовым, позвонил по телефону и просил принять товарища Хрущева в Промакадемию».

Пройдут годы, и Никита Сергеевич расправится со своими благодетелями: Кагановича и Молотова он исключит из партии и выселит из Москвы. Они будут смиренно просить его о восстановлении в партию, а он будет надувать щеки, выпячивать грудь, воображая из себя крупного партийного и государственного деятеля. Но это будет потом, а сейчас он счастлив, что его приняли в Промакадемию без лишних хлопот и вопросов. Однако сам Никита не отказал себе в удовольствии покуражиться.

– Я же вам говорил, что у вас будут исключения, – сказал он в канцелярии, – вышло все по-моему.

В том, что Никиту приняли в Промакадемию под нажимом Кагановича, не было большой беды. Все неприятности в Академии начались, когда Никита Сергеевич посетил десяток занятий. Он вдруг понял, что все слушатели этого учебного заведения превосходили его по знаниям на две-три головы. И что ему никогда не дотянуться до их уровня, на их фоне он выглядел каким-то недоумком. Ночью, ворочаясь с боку на бок в горячей постели, он думал о своей судьбе. Почему-то вспоминалось далекое прошлое. Когда он был еще мальчиком и пас коров в своем селе, к нему подошла незнакомая старуха. Солнце клонилось к закату, умолкли птицы. В немой задумчивости стоял лес, и только неугомонный соловей рассыпал трели. Но Никита не любил это время. Он вообще не любил тишины и покоя. Ему нравилось бегать, прыгать, и он всегда находил себе работу. То ему не нравилась стоящая в стороне корова, и он подгонял ее ближе к стаду, то наоборот – разгонял скучившихся животных, а то и вовсе делил стадо на две части. Одну часть загонял на хороший выпас, а другую держал впроголодь. Старуха безмолвно и, казалось, безучастно смотрела на его занятия, а потом подошла к Никите и долго смотрела ему в глаза. Никита даже испугался, подумал: «Сумасшедшая бабка или, может быть, ведьма». Но старуха улыбнулась и положила на его голову руку.