Поп нудил в темноте дома, а с крыльца слышался незнакомый девичий голос:

– Ну так мы с маменькой на вас рассчитываем, матушка!

Попадья так же нудно, как и поп, ответила:

– Уж не знаю, как же это праздник в честь больных?

– Матушка, – хрустальным колокольчиком звенела барышня, – для сбора средств на лечение туберкулёзных больных городской совет решил провести праздник «Белый цветок», а купцы и мой папенька поддержали. Будем собирать пожертвования и установим кружки для сборов.

– Да, матушка, – поддержала глубоким контральто девушку более взрослая дама, – надеемся на поддержку церкви в этом богоугодном деле, в помощи страждущим.

Попадья чтото ещё ответила, но Гришка уже не слышал. Сбор пожертвований! Экие деньжищи, наверное! Он бросил всю свою добычу с поповского сада тут же, у яблони, перемахнул через забор и вышел на улицу. Пройтись. Посмотреть, что за купеческие парламентёры пожаловали к попузануде.

Дамы, выйдя из поповского дома, долго прощались и уверяли, что праздник самый наиблагопристойный, никаких вольностей и глупостей, всё ж добились обещания. Сели в лёгкую коляску, запряжённую дивным скакуном. Гришка смахнул злую слезу с уголка глаза: как такое благородное и дивное животное можно было впихнуть в хомут и заставить тащить на себе коляску?!

Конь почувствовал Гришку, закосил глазом, захрипел, запрядал ушами, нервно перебирая точёными ногами. Масть была под стать цыгану: редкая, вороная, с синеватым отливом. Бестолковый кучер щёлкнул по атласной спине жеребца кнутом, словно душу прожёг Гришке. Гдето на краю сознания хрустальным колокольчиком звенела барышня:

– Ах, маменька, как чудесно!..

Гришка, конечно, мазнул взглядом барышню, пока она в коляску садилась. Щиколотка тонкая, как у скакуна хорошего. Посадка головы правильная, гордая, как у жеребёнка породистого. Немного нервнорезковаты движения, но это не портило барышню. Гришка понимал, что не объезжена, не вошла ещё в силу дамочка. А уж если ей достанется хороший наездник, тьфу, муж, то получится, получится из неё…

Гришку бросило в жар, всё перепуталось в буйной голове: и скакун, и дамочка с тонкими щиколотками. Обнесло голову. Гришка не устоял на ногах. Чтобы не упасть, схватился за забор, не замечая, как впиваются в руку злые, мелкие занозы.

Вот такие занозы поселились в душе у Гришки с того самого дня. Жеребец. Жеребец и барышня. Правда, Гришка пытался себя обманывать, что барышня его не интересует совсем, а только жеребец, но врал, врал он самому себе, и понимал это.

Перед праздником выяснил, что коляска сия принадлежит купцу Белову. И в коляске к попадье приезжала жена Белова и дочь. Это Гришка подслушал лёжа под окнами поповской спальни, где попадья нудным голосом советовалась перед сном с благопристойным своим супругом о празднике «Белого цветка». Гришка поначалу сомневался, стоит ли слушать под окнами спальни. Вдруг услышишь, от чего испуг в членах и противность ко греховному образуется? Страдал Гришка богатым воображением, поэтому и опасался.

Но супруги понудили про праздник, попадья осудила слишком напоказ выставленное богатство купца Белова, слишком нарядные туалеты жены и тем паче дочери, на этом и успокоились. Поп зевал, слушая попадью, крестил рот, бормоча «простигосподи», и вскорости захрапел.

Гришка выдохнул и тихой сапой слинял из поповского сада. По девицам не пошел, закручинился. Хотелось жеребца. Хотелось нагло увести у Белова средь бела дня! Что дальше с жеребцом делать, Гришка не знал. Продать бы рука не поднялась, а себе оставить – поймают, и на каторгу.

А барышня занозой была ещё большей. Портить её Гришка не хотел, а зачем тогда она ему нужна – не понимал. Но нужна, и всё тут. Мука мученическая, а не жизнь стала у Гришки.