Но принц-регент, казалось, был слишком озабочен своим братом, чтобы обращать на нее внимание. Он вздохнул, золотые искры потускнели в его глазах, и он снова стал образцом самообладания. Словно по волшебству, из тени вынырнул лакей и достал из нагрудного кармана ножницы. Он принялся за работу, подрезая остролист до приемлемых размеров, и мерное щелканье лезвий разорвало тишину. Появился еще один слуга, чтобы подмести разбитые осколки вазы, которые в считаные секунды исчезли.

– Мы закончим это обсуждение сейчас. Поговорим позже наедине.

Принц-регент, явно не желая больше общаться с Китом, повернулся к Нив. Выражение его лица было таким серьезным, как будто он разговаривал с оскорбленной высокородной дамой, а не с махлийской девушкой. После мрачных размышлений и того, как пренебрежительно обошлась с ней экономка, это выбило Нив из колеи.

– Мне очень жаль, мисс О’Коннор. Мой брат забылся.

Кит издал звук, который нельзя было назвать смехом.

– Что бы ты ни хотел мне сказать, ты можешь сказать это здесь.

Негодование захлестнуло ее. Она была человеком, а не предметом мебели или пешкой в его нелепой войне чужими руками. Возможно, ему стоит дважды подумать, прежде чем обращаться к брату, фактическому правителю королевства, с таким вопиющим неуважением в присутствии посторонних. Не успев додумать эту мысль, она спросила:

– Я так понимаю, мода вас не интересует?

Воздух зазвенел от напряжения. Оба принца смотрели на нее с неприкрытым удивлением, и она изо всех сил старалась не дрогнуть под их взглядами.

О боги, что она натворила!

Кит снова нахмурился:

– Нет. Я думаю, это пустая трата времени.

Его резкий отказ ошеломил ее. Он даже не потрудился проявить вежливость, оскорбив дело всей ее жизни. Как можно бодрее она ответила:

– А я очень увлечена этим делом.

– Неужели? – В его голосе прозвучало удивительное любопытство, которое порадовало ее достаточно, чтобы обдумать ответ.

На этот вопрос можно ответить по-разному, потому что шитье – единственное, что она умела делать, а еще потому, что она последняя из двух поколений, кто хоть немного знал об умирающем ремесле своей семьи, и ей предстояло его сохранить. И, несмотря на давление, долгие часы работы, пролитые слезы, мало что в мире делало ее счастливее, чем умение делать счастливыми других. В конце концов она остановилась на безопасном, но верном ответе:

– Мне нравятся красивые вещи, и мне нравится делать вещи, которые заставляют людей чувствовать себя красивыми.

– Какая чепуха! – Юноша говорил так резко и неожиданно, что ей показалось, будто она надавила на синяк. – Красота – это совсем не то, чему стоит посвящать свою жизнь. Это удел подхалимов и расфуфыренных дураков.

Нив отшатнулась. Он не просто грубый, он злой. И, откровенно говоря, крайне неразумный. Это он собрался жениться. Это он носит туфли, которые стоят больше, чем она зарабатывает за месяц. Это на нем шелковый жилет, который так и просился на обложку модного журнала. Шелковый! Летом! Нив надеялась, что грубиян вспотеет в нем. Она надеялась, что он…

– Прояви уважение к нашей гостье, Кристофер, – резко сказал принц, – она из простолюдинов, но при этом она божественнокровная.

Нив никогда раньше не слышала термина «божественнокровная», но было очевидно, что он имел в виду: кейрд[1], ремесло, магию. Если авлийцы верили, что их магия тоже исходит от божественного источника, то, возможно, мифы авлийцев и махлийцев не так уж и сильно различались, несмотря на заверения в обратном.

Давным-давно, как гласили предания, сотни богов приплыли в Махлэнд и сделали его своим домом. Прежде чем скрыться за завесой в Дон-Шири, некоторые из них обзавелись смертными возлюбленными и передали свою магию детям. Каждый человек, владеющий кейрдом, утверждал, что может проследить свою родословную до одного из Пресветлых. Среди них были Луг, создававший мечи и щиты, способные переломить ход битвы; Диан Кехт, чьи снадобья могли излечить любую рану; Гоибниу, чьи пиры утоляли голод человека на десятилетие; Брес, который мог прекратить любую ссору серебряным языком; Делбаэт, который изрыгал огонь, как дракон; и, конечно, ее тезка Нив. Она всегда считала жестокой иронией то, что ее назвали в честь королевы Страны вечной молодости.