Нараян не забыл обещания, данного отцу в прошлый раз. Утром он отправился голосовать один. Народу было немного. Неровная очередь вилась у дверей школы, оборудованной под избирательный участок. Запах меловой пыли и несвежей еды вызвал в его памяти день, когда он был маленьким мальчиком и учитель избил его и Ишвара за то, что они осмелились прикоснуться к грифельным доскам и учебникам детей из высшей касты.

Поборов страх, он попросил бюллетень.

– Да его тебе и не надо, – объяснили мужчины за столом. – Просто оставь свой отпечаток, мы сделаем остальное.

– Отпечаток? Я хочу подписаться полным именем. Дайте только бюллетень.

Слова Нараяна побудили двух стоящих за ним мужчин потребовать того же.

– Да, выдайте наши бюллетени, – сказали они. – Мы тоже хотим сами подписаться.

– Мы не можем этого сделать – у нас нет таких инструкций.

– А они не нужны. Это право каждого избирателя.

Служители пошептались между собой, а потом сказали: «Ладно, подождите» – и один из них покинул избирательный участок.

Он скоро вернулся, приведя с собой около десятка человек и среди них тхакура Дхарамси, запретившего шестнадцать лет назад играть деревенским музыкантам на свадьбе Нараяна.

– В чем дело? Что тут случилось? – громко спросил он еще с улицы.

Служители через открытую дверь указали на Нараяна.

– Вот как, – пробормотал тхакур про себя. – Я мог бы догадаться. А кто эти двое?

Служитель не знал их имен.

– Да это и неважно, – отмахнулся тхакур Дхарамси и вошел внутрь вместе со своей свитой. В комнате сразу стало тесно. Тхакур утер потный лоб и поднес мокрый кулак к носу Нараяна.

– Из-за тебя я вышел из дома в такой жаркий день и весь пропотел. Ты что, издеваешься надо мной? Тебе заняться нечем? Сидел бы дома и шил. Или освежевал бы корову.

– Мы тут же уйдем, когда пометим свои бюллетени, – сказал Нараян. – Это наше право.

Тхакур Дхарамси рассмеялся, за ним одобрительно загоготали остальные. Когда он смолк, все тоже замерли.

– Пошутили – и хватит. Оставляй свой отпечаток и вали отсюда.

– Только после того, как по-настоящему проголосую.

На этот раз тхакур не засмеялся – поднял руку, будто прощаясь, и покинул участок. Его приспешники схватили Нараяна и двух других мужчин, приложили их большие пальцы к штемпельной подушечке и завершили регистрацию. Тхакур Дхарамси шепнул помощнику, чтобы всех троих отвезли к нему на ферму.

Их подвесили за лодыжки к сучьям баньяна и весь день с небольшими перерывами избивали. Несчастные все чаще теряли сознание, их крики слабели. Внуков тхакура Дхарамси не выпускали из дома. «Делайте уроки, – велел он детям. – Читайте или играйте с игрушками. Я ведь вам подарил красивый новый паровозик».

– Но сейчас каникулы, – ныли они. – Мы хотим играть на улице.

– Только не сегодня. На улице плохие люди.

Вдали, на краю поля, люди тхакура мочились на лица висевших вниз головой мужчин. Запекшиеся рты этих полуживых страдальцев жадно раскрывались навстречу влаге, они из последних сил лизали стекавшие струйки. Тхакур Дхарамси предупредил своих подчиненных, чтобы до поры до времени об этой экзекуции ничего не знали, особенно в поселке вниз по течению. Это могло сорвать выборы, и вынудить соответствующие органы пересмотреть их результаты. И тогда вся работа насмарку.

Вечером, когда урны с бюллетенями увезли, половые органы трех мужчин прижгли горящими углями, а потом запихнули угли в рот. Истошные вопли разносились по всей деревне, пока огонь не выжег полностью губы и языки. Неподвижные, молчащие тела сняли с дерева. Они еще шевелились, и тогда веревки сняли с лодыжек и завязали на шеях, а потом всех троих повесили. Трупы выбросили на деревенскую площадь.