– Знаешь, нам все-таки надо сходить на какую-нибудь демонстрацию. – Он постучал пальцем по газетному развороту. – Показать, что нам не все равно. А, дорогая?

Тостер пискнул, сообщая, что тосты готовы. Однако наружу выскочил только один поджаристый ломтик. Амелия взяла нож и достала второй, поломавшийся. Тостер им подарил на свадьбу ее дядя Джек. Скоро придется покупать новый – или жарить тосты на гриле, как делала мама.

– Джордж? Тебе яйца всмятку или вкрутую? – спросила Амелия очень тихо, и что-то в ее голосе заставило Джорджа оторваться от газеты.

– Как тебе больше нравится, дорогая, – ласково ответил он и так и не понял – о чем потом сообщил всем и каждому на работе, – почему она застыла с тостом в руке и почему вдруг расплакалась.

Перо выводило скрип-скрип по бумаге, молодой человек погрузился в работу. Глаза горели, по лицу шныряла довольная улыбка.

Он был в восторге.

Странные твари скреблись и шуршали в стенной обшивке, но он их не слышал.

В чердачной комнате выла, стенала и гремела цепями тетя Агата. Потусторонний хохот летел сквозь ночь из руин аббатства: разрывал темноту, вздымался волнами маниакального веселья. В темном лесу за домом метались нескладные бесформенные существа, и в ночи от них в страхе бежали молодые женщины с волосами цвета воронова крыла.

– Поклянись! – сказал Тумз, дворецкий, обращаясь к смелой девчонке, что выдавала себя за горничную. – Поклянись мне, Этель, поклянись жизнью своей, что не расскажешь о том, что я тебе поведаю, ни единой живой душе…

В окнах маячили лица и слова, начертанные кровью; одинокий вампир в глубинах склепа навис над чем-то, прежде, вероятно, живым; молния вспорола чернейшую ночь мимолетным изломом света; безликие твари бродили по миру; все шло как должно.

Я люблю, чтобы из всего получалась история.

Однако из реальности истории выходят редко, и вторжения странности в реальность тоже в истории не складываются. У них не бывает пристойного финала. Описывать странное – это как рассказывать сны: можно пересказать, что происходило во сне, но попробуй словами передать эмоцию и то, как сон окрашивает потом целый день.

В детстве я верил, что есть места, где водятся призраки, – заброшенные дома и безлюдные пустыри, которые сильно меня пугали. Я решил их избегать, и потому, когда мои сестры рассказывали вполне убедительные истории о странных фигурах, мелькавших в окнах пустых домов, мне было нечего сообщить о призраках. И по сей день нечего.

Вот моя история о призраках, причем совершенно неубедительная.

Мне было пятнадцать.

Мы жили в новом доме, построенном в саду старого. Я по-прежнему скучал по прежнему дому – большому старинному особняку. Наша семья занимала полдома. Соседи продали свою половину застройщикам – ну, и отец продал нашу.

Это было в Суссексе, в городе, через который проходит нулевой меридиан: я жил в Восточном полушарии, а школа была в Западном.

Старый дом был хранилищем странных вещей: кусков блестящего мрамора и стеклянных шариков с жидкой ртутью, дверей, за которыми были кирпичные стены; загадочных игрушек; старых вещей и вещей позабытых.

Говорят, в моем доме – викторианской кирпичной громадине посреди Америки – водятся призраки. Немногие решаются в одиночестве там заночевать – моя помощница рассказывала, как это было с ней: о фарфоровой музыкальной шкатулке, что принималась играть среди ночи, о явственном ощущении, будто за тобой наблюдают. И другие, если ночевали там одни, говорили что-то похожее.

Со мной таких неприятностей в доме не приключалось, но с другой стороны, я никогда не ночевал в нем один. И как-то не уверен, что захочу провести такой эксперимент.