Вроде бы я жила не в самом забытом Богом районе, чтобы говорить об этой станции, как об исключении. Потом выяснилось, что я была права и это не единственное неудобное метро в городе.

Транспорт вообще странная вещь в Париже, там по дорогам в основном мчатся автомобили и мотоциклы. Такси где–то все время прятались от меня, пока я не поняла – где. Оказалось, что существуют специальные стоянки и там реально стоят свободные машины. Но я зря так рано обрадовалась такому открытию. Подхожу к одной из них, показываю водителю адрес, по которому нужно ехать, но женщина–таксист говорит: «Нет, я пойду поем». Приближаюсь с надеждой к другой машине, но стоящий рядом с ней мужчина–здоровяк восточной наружности: то ли араб, то ли перс, в общем – француз, отвечает на мой призыв отвезти меня по данному адресу так: «Я не знаю, где это находится». Черт, они не знакомы с навигатором или у них не продается карта города? Хотя я всегда думала, что такие знания априори заложены в голову людям этой профессии. Ну что ж, у меня была последняя попытка: подхожу ещё к одному водителю. Теперь это был мужчина средних лет, черный, как уголь, и с таким упитанным лицом, по которому видно, что он точно не страдает от недоедания и не пойдет именно сейчас кушать, как дамочка в первом случае. Я надеялась, что он уже поел и не один раз за сегодня, но мне всё равно не повезло… Но о чудо: немного поработать соглашается тот самый марокканец, с которым я ехала из аэропорта Шарль де Голль. Неисповедимы пути Господни. Я запомнила его, потому что он вез меня в город, как будто на встречу с Богом. В России это называется агрессивным вождением, а здесь – просто ездой. Водители в Париже очень эмоциональные, храбрые и всегда правы на дороге, им всего лишь не хватает знаний дорожного движения или терпения их применять. Пешеходы тоже очень храбрые и самоотверженные люди: ходят на любой цвет светофора с одинаковым спокойствием, как дальтоники или слепые, которые просто не в курсе, какой свет там зажегся в светофоре и где он вообще, этот светофор, находится.

С марокканцем мы поговорили о футболе, о чемпионате мира, который проходил в это время в Санкт–Петербурге. Он убеждал меня, что наш президент и Россия в целом – это очень хорошо, а Америка – это очень плохо, и сделал жест ладонью, символизирующий отсечение головы. Я испугалась, инстинктивно вжавшись в сиденье, но он миролюбиво улыбнулся, сверкнув своими белыми зубами, от чего мне полегчало. Я знала, что марокканцы очень любят французов у себя на родине и многие мечтают свалить во Францию, если повезет. Что же касается предпочтений, то, по–моему, это всего лишь хитрости бизнеса, мне кажется, что точно так же он мог бы хвалить любого пассажира, откуда бы тот ни приехал.

Из опыта общения, и не только с таксистами, я поняла, что ненавидят нас, русских, только Тереза Мэй, американский сенат и некоторые политики из других стран, стоящие рядом плечом к плечу, как это показывает нам телевизор. Но по–настоящему – с какой–то животной ненавистью – относятся к нам только украинские националисты и оскотинившиеся от русофобии, с отмороженными напрочь мозгами от тамошней пропаганды, те самые последователи их нацистской идеи, прорастающие всё масштабней в этой забытой Богом стране, в прямом смысле забытой, ибо то, что там сейчас происходит, это уже сатанизм с элементами вуду.

Но какое мне дело до них здесь, в мире людей, когда я сижу в Люксембургском саду и слушаю птичье пение под французскую речь? Закрыв глаза, я наслаждаюсь щебетом трех дам, не очень молодых, но очень энергичных, которые, приблизившись друг к другу, говорят о сущей ерунде. Одна из них протирает очки подолом юбки, задрав её до самых бедер, оголив на всеобщее обозрение всю верхнюю часть ноги. А плевать ей на всё! Одно слово – французы. Это – нормально.