– Напрасно ждал… Все приходится самому… – поддаёт себе по мягкому месту, подкинув высоко вверх заднюю часть тела вместе с ногами, и добавляет ещё автоподзатыльник.

Александр – мягко:

– Эма, курос калон (прекрасный мальчик), знал бы ты, как в мое время об этом упражнении презрительно говорили: встал скамеечкой. Не делай такого больше, сладкий мой пряничек, не клади камень мне на печень.

Сережка, уже примерившийся показательно крутить себе ухо, с детским любопытством:

– А, это рабов и прочих угнетенных трудящихся капиталисты с помещиками… то есть эти… герцоги и графы… то есть… кто там в древней Греции был… – чешет затылок – просто богатые в общем… скамейками обзывали? – проникновенно: – Товарищ царь Александр Филиппович! Ну я ж разве не понимаю, что вам неприятно вспоминать проклятое прошлое. Ну простите меня, дурного! – рожа – Арлекин по сравнению с ним Пьеро. – Хотите – врежьте мне от всего вашего большого доброго сердца… – эти речи можно счесть утонченным издевательством, если б не сопутствующая им совершенно ослепительная искренняя улыбка до затылка в сочетании с подмигиванием обеими глазами со скоростью пулемета. Александр принимает приглашение и смеётся к полному удовольствию Сережки, который наконец укладывается с видом хорошо исполненного долга на спину, натягивает одеяло… и вдруг серьёзно и тихо спрашивает:

– Что значило в ваше время "скамеечкой", доктор? Выскажитесь, пожалуйста. Не мучьтесь… я же вижу, я глядючий.

Александр одобрительно поднимает брови и тут же с напускной суровостью сдвигает:

– Мал ещё такие вещи слушать, до эфеба не дорос!

– До чего-чего…? – молниеносно вцепляется неутомимый Сережка в ключевое слово – До чего я не дорос, Александр Филиппович?

Александр – с секундным колебанием:

– Восемнадцати тебе ещё нет… высокородный и высокочтимый. Это перевод твоего имени, Сергей.

– Высокородный… – хмыкает неожиданно польщенный и смущенный тем, что польщен Сережка – Восемнадцати… – соображает вслух, уморительно морща нос – скамеечкой… – и внезапно охнув, вскидывается, приподнимаясь на локтях – Ах, такую мать чечеточкой!.. – вырывается у него во весь голос – От же погань… – морщится он гадливо, глядя на Александра с громадным сочувствием, и выглядит это неописуемо, потому что лежащий на операционном столе юный пациент внезапно начинает казаться старше и самое главное – гораздо сильнее своего врача – Ух, почесал бы я кулаки об тех, кто на тебя, товарищ доктор, облизывался… – произносит Сергей негромко – и как-то сомневаться не приходится: почешет, потому что дотянется. Придумает, как.

Александр – с трудом подобрав челюсть (державная привычка сохранять лицо в любых ситуациях разлетелась вдребезги), резво наклоняется и сгребает Серёжку в объятия:

– Мальчик мой золотой… спасибо тебе, – целуя в обе щеки. Мигом снова превратившийся в ребёнка Сережка – жмурясь на манер кота, которого натыкали мордой в сметану – вкусно, но мало:

– Доктор… А доктор?..

Александр, прищурясь – почуял что будет дальше:

– Да, медовенький?

Сережка с хитрющей мордахой:

– Доктор, можно мне… я знаю что во время операции есть нельзя, но одну мааааленькую конфетку? Я даже грызть не буду! Хотя голодный прямо как собака. Не, как три собаки, не, как три волка, вот. Доктор.?

Александр – рассмеявшись с нескрываемым удовольствием:

– Признался наконец, слава те, батюшка Дий, Повелитель Ясного Неба! Я жду, жду, когда же он сказать решится… Да кушай, миленький, сколько душе угодно! Вон в изголовье стола панель – заказывай. – и сам тянется к панели: – Ты что любишь? Или хочешь я тебя накормлю по своему?!