– Но ведь ничего плохого не случилось, – жалобно-виноватым тоном нашкодившего гимназиста захныкал Гога Левантов. – Не знаю, какого лешего матроса понесло разыгрывать из себя пифию, за него отвечать не собираюсь…

Резким голосом, интонации которого вскоре будут принуждать к откровенности самых махровых контрреволюционеров, Дзержинский отрывисто потребовал:

– За себя скажите.

– Ну как вам сказать… Много всякого на фронте насмотрелся. Знаю, чем такие набеги на штаб кончаются. Вот и посчитал своим долгом предупредить. Вы уж извините, ради мировой революции, если неправильно поступил.

– Трудно сказать, правильно или неправильно поступили вы, – задумчиво, как бы размышляя вслух, проговорил Сталин. – Трудно сказать, правильно или неправильно поступили мы, когда поверили вам и отправились в Ставку. Как видим, обошлось без большого кровопролития, настроения офицерства не качнулись в сторону открытого выступления против Советской власти. Но мы не можем сказать, что бы случилось, не послушай мы ваших советов.

– Боюсь, это можно представить. – Дзержинский говорил, кривясь, как будто лимон прожевал или зубы болели. – Крыленко собирался ждать Духонина в своем вагоне. А там, на рельсах, такая толпа из сотни бандитов легко смяла бы охрану. И не только Духонина бы закололи, но и самого Крыленко. И никто не знает, как бы тогда повели себя офицеры, батальон георгиевских кавалеров, ударные батальоны – этого добра тоже поблизости хватает.

Протерев пенсне, Николай Ильич Подвойский резким движением встал со стула, подошел к окну и, глядя на закат, сказал:

– Ну почему же никто не знает? Как вы сказали, товарищ Юзеф, это вполне можно представить. Немалая часть офицеров стала бы враждебнее к большевикам, а разве нам такое нужно?

– Согласен, – сказал нарком и член Политбюро. – Офицеры, как и крестьяне, политически ненадежны, мы стараемся сохранить их нейтралитет, и никак нельзя отпугивать военных. Они нам еще пригодятся.

– Вот именно, – подхватил Роман. – А такие, как Иудушка Троцкий, а также его прихлебатели вроде Крыленко, Дыбенко, Раскольникова и Антонова-Овсеенко…

Он замолчал под удивленным и зловещим взглядом Сталина. Вынув трубку из челюстей, нарком осведомился настороженно:

– Что вы имеете в виду? У вас есть сведения о том, что народный комиссар Троцкий собирает свою фракцию?

«Попался, – запоздало сообразил Роман. – Их вражда еще не перешла в активную фазу. В данный момент Сталин испытывает лишь легкое раздражение в отношении Троцкого». Надо было выкручиваться.

– Насчет фракции не скажу, но мы, в партийных ячейках, все-таки видим, что творится. Вокруг наркоминдела собираются чрезмерно радикальные революционеры, готовые проливать реки крови там, где можно бы обойтись словами убеждения.

– Верно говорит, – как всегда неожиданно поддержал его Левантов. – У них, у троцкистов, мозги набекрень. Потом всем трудовым народом расхлебывать будем.

Вожди переглянулись, после чего направили задумчивые взгляды на матроса и солдата. Подняв указательный палец, Подвойский сказал строго:

– Конечно, в руководстве партии случаются разногласия, но говорить о фракциях не стоит. Нет в партии большевиков никаких фракций. Тем более нельзя использовать такие слова, как «троцкист».

Следующий выкрик Георгия поразил Романа, да и всех остальных – Левантов совершенно отбросил свою обычную маску веселой флегматичности.

– О троцкизме говорить пока рано, зато стоит подумать, на какие денежки жил он в роскошных отелях Нью-Йорка. Кто-то верит, будто за его статейки многотысячные гонорары платили? Да он скорее гонорею заработал бы, чем гонорары!