– Монтель, – прошептал виконт.

– Простите, сударь?

– Нет-нет, ничего, благодарю вас. – Он поклонился и направился к выходу.

– Так вы делаете заказ? – крикнула женщина вслед.

– Непременно, непременно, – пробормотал виконт и вышел.

Женевьева с недоумением смотрела на захлопнувшуюся дверь.

Виконт отправился на улицу Гран Сент-Оноре, где жил граф де Монтель. Дворецкий проводил де Клуа в кабинет хозяина, где тот сидел за книгой. Увидев вошедшего, граф поднялся и пошел ему навстречу, раскинув руки:

– Дорогой виконт!

Не дожидаясь, пока Монтель подойдет, виконт кинул ему свою перчатку:

– Я имею честь вызвать вас, граф.

Лицо Монтеля окаменело.

– Могу я узнать… – начал он.

Гость усмехнулся:

– А вы не знаете? Что ж, прошу, – и он кинул пару женских перчаток под ноги оппоненту.

Увы, граф был трусоват. И в ситуации, требующей храбрости, начинал юлить и искать выход. Вот и сейчас он недоуменно поднял брови и пробормотал:

– Я не понимаю… Что все это значит?

– Полноте, ваше сиятельство. Ремесленники, у которых вы купили эту пару, в точности описали вас. Вот это, – виконт резко поднял руку, почти коснувшись шрама на лице Монтеля, – выдает вас с головой. Так вам угодно принять вызов?

Граф в растерянности закусил губу. Как он может отказаться? Не принять вызов значило покрыть себя позором, стать изгоем в высшем свете, парией. Ох уж этот мерзавец ремесленник! Он поклонился и сухо ответил:

– Как вам будет угодно, виконт.

Тот удовлетворенно кивнул.

– Отлично. Тогда я жду вас на пустыре у городской стены, что за церковью Святого Тома, во вторник в восемь часов утра. Извольте выбрать оружие.

– Шпага, – глухо проговорил граф.

Перед графом де Монтель стояло два вопроса: как избежать дуэли и как отомстить выдавшему его негодяю ремесленнику. И если с первым все было более или менее ясно, то со вторым ему пришлось поломать голову. Граф мерил шагами кабинет, ходя из угла в угол, и тут ему пришла в голову простая мысль: а почему бы, собственно, не решить оба дела разом?

Его сиятельство позвонил в колокольчик, дверь тут же открылась, и с поклоном появился лакей.

– Одеваться, – коротко бросил граф.

Ранним воскресным утром Рене и Женевьева собирались к мессе. Полина выглянула из детской и шепотом спросила:

– Вы возьмете с собой детей?

– А они уже встали?

– Катрин еще спит, а Франсуа давно проснулся.

– Оденьте его, а малышка пусть спит, – ответила Женевьева.

До церкви Сен-Жерве было совсем недалеко, и они шли неспешным шагом, с двух сторон держа за руки маленького сына.

Месса подходила к концу, когда Женевьева вдруг забеспокоилась.

– Что-то не так, – прошептала она на ухо мужу. – Давай вернемся.

Рене посмотрел на нее с недоумением.

– Сердце вдруг так тревожно защемило, – продолжала женщина, – умоляю, пойдем домой.

– Но как же? Не дождавшись конца мессы?

Но Женевьева, не слушая его, подхватила задремавшего Франсуа и двинулась к выходу. Рене поспешил за ней.

Всю дорогу она торопила мужа. К дому они приблизились почти бегом. Рене распахнул дверь и встал как вкопанный. В комнатах царил полный хаос, вся мебель была переломана, посуда, инструменты, перчатки вперемешку валялись на полу. Возле лестницы на второй этаж без сознания лежала Полина.

Женевьева вдруг страшно закричала и бросилась разгребать мебель. Там, под обломками стола, лежала маленькая Катрин с проломленной головой, еще теплая. Мать схватила ее на руки, трясла, звала, целовала… и наконец упала без чувств.

В тот же день рыбаки выловили в Сене тело виконта де Клуа.

Черная тень легла на семью Легран. Женевьева ходила по дому бледная, растрепанная, молчаливая. Она часами сидела возле люльки Катрин, и Рене было жутко на нее смотреть. Еще страшнее становилось, когда она, сидя у люльки, начинала нежно напевать колыбельную. В такие минуты Рене хотелось схватить ее, встряхнуть за плечи и заорать: «Перестань! Перестань сейчас же!» Как-то он окликнул ее, она обернулась и посмотрела на него пустыми, мертвыми глазами. От этого взгляда у Рене волосы встали дыбом, и с тех пор он просто тихо сидел рядом, глотая слезы, с мучительной болью глядя на ту, которую так любил. Сам Рене очень тяжело переживал смерть дочери, но то, что творилось с Женевьевой, не могло присниться в самом жутком сне.