Доктор растерялся и, вытащив из внутреннего кармана платок, дрожащей рукой протер вспотевшую кругленькую лысину:

– Я в сомнениях, я не знаю с чего начать…, деточка.

Он прерывисто, со свистом втянул воздух.

«Деточка?»

– Допустим, так. Скажите, как долго будут жить люди через… хм… двести лет?

Его первый вопрос оказался неожиданно простым.

Я внимательно взглянула на доктора, пытаясь понять, интересуется он искренне или нацепил маску.

Его круглое румяное лицо светилось от неподдельного нетерпения.

Он не лукавил и не играл.

Пришлось отвечать.

– В среднем до семидесяти – семидесяти пяти лет женщины и до семидесяти мужчины, это касается России, в других же, более развитых странах, как Япония, Германия и особенно Швейцария, продолжительность жизни немного выше.

Доктор недоверчиво посмотрел на меня и продолжил расспросы:

– Ну хорошо. Позвольте спросить – нашли ли лекарство от чахотки?

– Вы имеете в виду, лечат ли сейчас – извините, в будущем – туберкулез? Да, доктор, эта болезнь излечима практически в любой стадии, да и многие другие смертельные сейчас для вас болезни у нас полностью побеждены. Полностью исчезла оспа, детям перестали делать от нее прививки. О, простите! Я имею в виду специальные уколы, когда впрыскивают безопасные штаммы вирусов и в организмах людей вырабатывается иммунитет.

«У них уже есть шприц? Они знают, что такое штаммы? Или доктора пока лечат клизмами и кровопусканием?»

Лукас, казалось, вообще перестал что-либо понимать. Он смотрел на меня, словно завороженный кролик на удава.

«Дела неважные… Тем не менее… надо продолжать».

– Но самое значимое для медицины событие произошло в начале двадцатого века, когда было случайно найдено чудесное лекарство – пенициллин, антибиотик, полученный из плесени и способный уничтожать стафилококки и многие известные микробы. После чего практически все бактериальные инфекции людям были уже не страшны.

– Мисс, простите, что перебиваю, вы сказали, из плесени? – переспросил меня доктор.

– Да, сэр, из обычной плесени, из спор плесневых грибков, но их название мне неизвестно, извините.

– Ну конечно… вполне допускаю… но каким образом? Настой? Вытяжка? Экстракция? Прошу покорнейше прощения, умоляю, продолжайте,  – с волнением прошептал Лукас.

Я с невольной благодарностью взглянула на него и заговорила вновь:

– Сейчас ТАМ излечимы практически все болезни, безвременно уносившие жизни. Успешно лечат даже опухолевые заболевания, но пока на ранних стадиях. Врачи научились пересаживать органы от здоровых, но внезапно погибших людей к травмированным. Умеют производить операции через маленькие отверстия в коже, как было с моим коленом. Я повредила его, катаясь на горных лыжах в Альпах.

– Простите? На чем? – подал признаки жизни Эдуард Мосснер.

– Это специальные…

«Возможно, они еще не знают такого понятия – лыжи!»

– Это… Как бы объяснить? Представьте себе пластины из сплава пластика и металла…

Я опять замкнулась.

«Слова „пластик“ здесь точно не существует. Очнись! Нет, у тебя не хватит словарного запаса объяснить технологию производства».

– Эти длинные пластины из железа и специального материала, его… изобретут позже. Они цепляются на ноги. Крепятся к ботинкам. И люди с их помощью спускаются с горных вершин.

Делать нечего, я встала с кресла и показала воображаемые крепления на собственных ногах. Согнув колени, попыталась продемонстрировать стиль скольжения.

Удивлению Эдуарда не было предела.

– Простите, а для чего они спускаются с гор, разве трудно найти объездной и более безопасный путь?

Меня развеселил наивный, но абсолютно логичный вопрос Мосснера. Снится он мне или нет, но предположить, что его потомки будут страдать от недостатка адреналина в крови, что уровень развития техники лишит людей естественной борьбы за выживание,  он вряд ли мог. И тем более не додумался бы, что они намеренно начнут искать экстремальные способы пополнения эндорфинов. Я попыталась как можно проще пояснить Эдуарду, почему мои современники лезут в горы не боясь переломать себе ноги: