Процедура представления вновь повторилась. Только на сей раз я передал аббатисе ещё и письмо, которое мне дал учитель.

– Что ж, мы рады будем принять вас в стенах нашей обители, – без выражения улыбнулась настоятельница. – Только погляжу я, что-то молоды вы для патера.

Подозрительные глазки аббатисы впились в меня цепким, липким взглядом.

– Мне говорили о том, что я молодо выгляжу, – с улыбкой ответил я, стараясь, чтобы улыбка не переросла в едкую ухмылку. – Хотя я старше, чем выгляжу. По воле Господа нашего мне довелось рано вступить на путь служения и не единожды быть отмеченным похвалами наставников за усердие и заслуги перед святым престолом Всеотца. Вицерой нантерский, Стефан, отдельно отмечал мои успехи во время моего недолгого пребывания в Нантере.

Как я и рассчитывал, ссылка на местные авторитеты и определённая постановка слов, подействовало подобно магическому заклинанию от нечисти. Хе! Так кто же тогда аббатиса?…

После моих слов, мысли я благоразумно оставил при себе, настоятельница умерила дерзость.

– Похвально, дитя моё, – сухо улыбнулась она в ответ на мои слова.

«Какое счастье, что я не твоё дитя!! – мысленно вознёс я хвалу всему Мирозданию. Если бы у меня была такая матушка, я б повесился. Душа этой женщины тускло светилась матовым и каким-то неживым светом, рождая ощущение сухого и шершавого, как крупный наждак, льда, лишённого каких-либо красок, словно их вымарали едкой кислотой. Мерзкое ощущение.

Хорошо перстень целовать не надо. Иначе ещё и рвотные позывы пришлось бы сдерживать. Не по сану ей такие почести, пусть и целая аббатиса. Вот будь на её месте аббат, точно пришлось бы слюнявить подозрительного вида камушек. К слову, довольно безвкусный и тусклый – под стать хозяйке.

– Проводи гостей в странноприимный дом и размести их там, – чуть благосклоннее обратилась настоятельница к стоявшей рядом монахине, после чего добавила, лишь слегка повернувшись в нашу сторону. – Так как вы в нашем монастыре проездом, то я не могу разместить вас в общих кельях. Особенно вас, патер, – лёгкий кивок в мой адрес и насмешливая улыбка. – Поэтому сестра Натали проводит вас троих в странноприимный дом.

Сказав это, аббатиса кинула ещё один короткий взгляд на монахиню и удалилась.

Я был готов последовать местному обычаю и осенить себя священным символом. Уж очень неприятный осадок вызвало общение с этой особой. Её замечание в мой адрес, вернее, то, что за ним лежало, мне тоже не понравилось. Взор ядовитой гадюки, честное слово, и то доброжелательнее. Но, вместо бесплотных маханий руками, я на миг прикрыл глаза и мысленно спросил сам себя, вкладывая в вопрос ощущение расширения:

«Чем я сотворяю эту женщину и эту ситуацию в своей жизни? И что ценного я могу получить из всего происходящего?»

Ответ вовсе не всегда приходит мгновенно. Вот и сейчас он не поспешил тут же озарить меня своим сиянием. Так что я переключил внимание на нашу провожатую, окидывая её взглядом.

Ничего особого женщина из себя не представляла. Средних лет, средней внешности, совершенно невзрачная, какая-то совсем никакая, бледная, почти не живая и отрешённая. Ах да, у местных это святостью зовётся – отказ от мирского, от страстей и от собственного тела. Про то, что тело является продолжением души и её творением, местные забывают. Откажись от тела, и ты откажешься от жизни, от инструмента познания, набора опыта и роста – всё равно что медленное и особо извращённое самоубийство. А ведь вроде как самоубийцы в фидеосианстве считаются страшными грешниками…

– Пойдёмте, я вас провожу, – чуть улыбнувшись, обратилась к нам Натали, невольно прерывая мои размышления о противоречиях местной религии. – Вам понадобиться две или три комнаты?