Собственное безволие угнетало Раздолбая, и от тяжелых мыслей он уходил на улицу. Там забывалась горькая необходимость все время преодолевать что-то, и можно было весело сидеть со школьными приятелями на лавке, курить и ждать, не пройдет ли мимо одноклассница по кличке Цыпленок, к которой Раздолбай пылал безответной страстью. К двенадцати ночи он, отдохнув душой, заедал зубной пастой запах курева, отплевывался щиплющей язык жижей и шел домой, чтобы, подавляя зевоту, выслушать очередную воспитательную беседу отчима.

Дядя Володя переживал за приемного сына как за любимую команду, проигрывающую 2:1 в полуфинале. Он говорил, что Раздолбай находится в стадии продления детства и теряет стартовые позиции; что нельзя стать кем-то, никем не пытаясь стать; что поздние гулянки имеют дурное продолжение и что, не дай Бог, Раздолбай попробует выпить.

– Я позволю себе ударить тебя только в одном случае – если ты попробуешь спиртное, – заканчивал беседу дядя Володя и задумчиво добавлял: – Может быть, я даже сломаю тебе руку.

Несмотря на угрозы отчима, спиртное Раздолбай попробовал и по достоинству оценил. В середине десятого класса, когда родители уехали на три дня, он радостно откликнулся на предложение четырех одноклассников распить на квартире Маряги бутылку медицинского спирта. На закуску купили триста граммов любительской колбасы и две пачки пельменей. Спирт перелили в большую бутыль, разбавили водой и долили терпким самодельным вином из черноплодки. Пельмени дымились в большой миске, нарезанная кубиками колбаса громоздилась на блюдце, а потеплевший спирт ждал первого тоста в чайных чашках с лиловыми розочками. Брать рюмки Маряга запретил по конспиративным соображениям.

– Рюмки пыльные, «черепа» в пять с работы придут, увидят – чистые, сразу поймут, что пили, – объяснил он.

Раздолбай был единственным в компании, кого не ждали дома, и его не сдерживал страх недостаточно заесть запах и быть пойманным. Он резво ушел в отрыв и очень скоро лежал в ванной на приготовленной к стирке куче белья, цитируя дневник блокадницы Тани Савичевой, запавший в память на давнем уроке истории.

– Лека умер… Дядя Вася умер… Дядя Леша умер… Мама…

Говорить «мама умерла» Раздолбай из суеверного страха не стал и переиначил дневник по-своему.

– Мама осталась жива! – крикнул он, попытавшись встать, но тут же повалился обратно, увлекая за собой таз с замоченными лифчиками.

– Пятый час, уводите его скорее! – суетился Маряга.

– Куда вести? Он идти не может!

– Хоть на лестницу!

На лестнице овеянный сквозняком Раздолбай осознал свою беспомощность и жалобно попросил:

– Чуваки… Вы только не бросайте меня.

В то время антиалкогольная кампания пошла на убыль и в отделение милиции уже не забирали за один только запах перегара, но Раздолбай был пьян настолько, что не стоял на ногах и ничего перед собой не видел. Двое приятелей нацепили на рукава красные повязки дежурных по столовой и, прикинувшись дружинниками, потащили его, безнадежно поникшего, окольными путями к дому.

– Вы меня не туда ведете, идиоты! – отчаянно кричал Раздолбай, не узнавая дороги и чувствуя, что полностью находится в чужой власти. – Вы все пьяные, я один трезвый! Вы меня сейчас заведете на окраину Москвы, нам там всем дадут пизды! Там лохи с кольями… Зачем вы нас к ним ведете? Ну хорошо… – заговорил он мстительным тоном восставшего, поняв, что его никто не слушает, – сейчас я словлю тачку! И посмотрим, кто быстрее у меня дома будет. Вот тачка!

Раздолбай ринулся навстречу медленно ехавшим «Жигулям», но приятели вовремя удержали его и спрятали в темной арке. «Жигули» были желтыми с синей полосой на дверях и мигалкой на крыше