– Итак, – сказал Клент, усевшись в просторное кресло-качалку и указав Мошке на скамейку у стены, – что в городе нового, мистер Бокерби?

– Вы у нас бывали, сэр? Нет? – Бокерби пожал одним плечом и тоже втянул носом табак, наморщив лоб. – Как бы вам сказать… У нас тут черт-те что творится.

– Я заметил, городская стена местами погорела.

– То дела минувших дней, мистер Клент. По большей части. М-да, Манделион изрядно потрепало.

– Войной?

– Да. А потом Птицеловами. Нам досталось неслабо, сильнее, чем другим. Мне было всего одиннадцать, когда они пришли к власти, а я все помню, словно это было вчера.

Мошка все ждала, когда Клент и Бокерби покосятся на нее и перейдут на язык полунамеков или вовсе выставят ее из комнаты, но ничего подобного не случилось. Неожиданно для себя она оказалась достаточно взрослой для таких разговоров.

– Первое, с чего они начали, – запретили девкам плясать на день святого Пискуна. А кого ловили, называли «дьявольскими плясуньями» и связывали им большие пальцы на ногах – так, что они едва могли ходить. А потом пошли чистки. Помню, в церкви целые скамьи пустели, люди пропадали семьями, а спрашиваешь, что стряслось, – все молчат.

Бокерби усмехнулся. Мошка в который раз поразилась, что взрослые могут смеяться, даже если в рассказе нет ничего смешного.

– Вот таким вот ползуном я был, когда заварилась каша, – продолжил мистер Бокерби и, сложив указательный и большой пальцы, «зашагал» ими по подлокотнику кресла. – Сущим крабом. Как сейчас помню, я тогда воровал рыбу под Липсом. Шел ночью домой. Луны нет – ни зги не видать. Так-то по берегу мельницы стоят, у каждой колесо на свой лад звучит – по ним обычно и узнавал дорогу. Но в ту ночь все колеса молчали. Я уж начал думать, околдовали меня и домой я теперь не вернусь, как вдруг вижу – движутся два огонька, повыше и пониже. Ясное дело, кто-то идет по мосту с фонарем. Так я перепугался, что на том мосту и просидел до рассвета. А как солнце встало, увидел, почему мельницы молчат. Все колеса были увешаны клетками с бочку размером, а клетки набиты людьми – мужиками, бабами, детьми – все одеты к празднику святого Джарри, и все мертвые. Птицеловы устроили облаву среди ночи: сворачивали им шеи и втыкали крылья.

– Крылья? – осторожно переспросил Клент.

– Наверно, кроме Манделиона, они такого нигде не вытворяли. Ну да, крылья на гвоздях…

Тут Бокерби наконец обратил внимание на Мошку, глянул на нее беспокойным взглядом и устало махнул рукой, как бы отгоняя это ужасное воспоминание.

– Можете представить, как все обрадовались, когда герцог вернулся с сестрой из Джотландии.

– Как он, кстати, поживает? – спросил Клент деликатно, словно справляясь о здоровье близкого друга.

– Да… Он уже не тот, что прежде. – Бокерби замялся, подбирая слова. – Мы тогда свалили Птицеловов, семнадцать лет назад, и он вернулся. Все ликовали – флаги, смех, шапки в воздух. Прошла пара лет, и началась заварушка с Мертвой Буквой, когда Книжники грызлись между собой. Герцог жестоко подавлял мятежи, но потом все вроде улеглось. Теперь снова начались беспорядки, и народ боится, что герцог выведет мушкетеров на улицы. Я против ничего не говорю, не подумайте. Просто его… методы управления год от года становятся все чудней. Но ведь это герцог! Аристократы – все чудаки…

Клент вздохнул:

– Что ж… Почтенные блюдут мудрость властей предержащих и дерут три шкуры с убогих. Спасибо за ваше радушие, мистер Бокерби, но боюсь, нам пора на алтарь сновидений. Если вы проводите нас в наши комнаты…

С этими словами Клент поманил Мошку пальцем, призывая ее следовать за ним.