Точно в основании шеи, на два пальца ниже кадыка курносого, торчала обрезиненная рукоятка ножа. Блондин был еще жив, но уже в агонии – изо рта толчками выплескивалась черная в искусственном свете кровь. Один глаз смотрел Валентину в лицо, а второй полуприкрылся веком, и под тонкой кожей быстро и страшно бродило глазное яблоко. Шагровский опустил автомат.

Откуда в горле у убийцы взялся нож?

Валентин медленно, не пытаясь встать, развернулся вокруг своей оси, держа взведенный «узи» у бедра.

Теперь он мог осмотреться.

По крайней мере, один из преследователей был еще жив – из-под смятых обломков квадроцикла, того самого, что попал под удар спущенного Шагровским с горы валуна, торчали под странным углом две ноги в десантных ботинках. Тело раненого, прижатое к скале, возвышалось над искореженным корпусом, и трудно было понять, как оно соединено с неподвижными ногами. Во всяком случае, у Валентина представить себе это не получилось.

Водитель первого квадроцикла, тот, кому Арин попала в голову, лежал навзничь, в той же позе, как упал. Шагровский видел его открытый глаз, мертвый, как сухое дупло, и проваленный ударом лоб. Еще один из преследователей обнаружился в метре справа, точно между двух камней, в позе раздавленного жука. Он двигал конечностями, силясь если не подняться, то, по крайней мере, перевернуться на спину, чтобы не наваливаться всем весом на сломанную грудину, но ничего не получалось, и он тихо стонал, стараясь втянуть в легкие хоть немного воздуха.

Валентин подобрал его автомат – не «узи», а какой-то совсем незнакомый, странной формы, с прозрачным пластиковым прикладом, но неожиданно легкий и ухватистый. Его сразу же реквизировала оказавшаяся рядом Арин.

– Кто здесь? – крикнул в окружавший их сумрак Валентин. – Выходи! Стрелять буду!

И только через секунду сообразил, что кричать по-русски в центре Иудейской пустыни, по крайней мере, странно.

– Вот поэтому я и не выхожу, что будешь стрелять… – отозвался тоже по-русски знакомый голос, и Арин вскрикнула от радости. – Опустите-ка оружие, ребята!

Если бы кто-то спросил меня, пошел бы я за ним снова, зная заранее, чем все кончится, я бы не колебался и не раздумывал ни одного мгновения – конечно же да!

Если бы меня спросили, почему – я ответил бы: «Не знаю». И не солгал бы, потому что я действительно не знаю. Как до сих пор не могу понять, почему рядом с ним оказался Шимон Кананит,[38] которого я знал под прозвищем Зелот? Он и был настоящим зелотом, одним из тех, кто стоял у руля общины ревностных, а такое прозвище нельзя получить, не испачкав руки чужой кровью по самые плечи! И именно он должен был, по идее, первым уйти от Иешуа, поняв, что для того мечта об освобождении народа несовместима с мыслями о кровавом насилии. Но он остался и был с Иешуа до самого конца.

Что побудило мокэса[39] Левия бен Матфея бросить прибыльное дело – сбор податей для Рима – и отправиться собирать души вместе с бродячим проповедником? Что ему быть ловцом человеков, если для евреев он равно как убийца или распутный человек?

У каждого шедшего с ним от первого слова и до самого креста на вершине Лысого черепа были на то свои причины. Но что собрало их вместе до того, как этот парень из Галилеи пообещал им помощь Божью и скорое освобождение? Что привело каждого из Двенадцати в его круг? Не знаю. Не могу сказать. И никогда не узнаю. Даже самый глупый из нас был не настолько прост, чтобы рассказывать о своих тайнах вслух.

Теперь, когда стараниями Мириам, моего доброго друга Иосифа и моего заклятого врага, которого теперь называют только прозвищем, которое дал ему Иешуа, – Петра, имя Га-Ноцри все еще не забыли, я вижу, что не зря умер тогда. Права была Мириам, выбрав между мной и Петром, решение ее было справедливо и выверено. Из нас двоих именно я больше подходил на написанную древними пророками роль. Без тьмы не бывает света. О, она была мудра и смотрела далеко вперед – эта Мириам из Магдалы! По-настоящему мудра, так как бывает мудра глубоко чувствующая, любящая женщина. Когда женщина любит – она может быть слепа глазами, но все видит сердцем! И этот взгляд проникает куда как дальше, чем обычный. Конечно, Иосиф Аримафейский был умен и образован, и без его участия и помощи мы бы не сделали ничего, но без любви, преданности и самоотверженности Мириам, без ее интуиции и дара предвидения усилия Иосифа пропали бы всуе. И эта женщина выбрала меня, потому что к тому времени я уже был мертв дважды и, в общем-то, привык умирать. Выбрала меня – Тринадцатого, чужого, пришлого.