– Ну, – растерянно сказал я, – думай что хочешь, но тогда я действительно блефовал. В смысле, врал без зазрения совести, рассчитывая, что мне поверят. Очень старался быть убедительным. Судя по всему, мне это удалось – вот даже тебя провел. Больше всего на свете я боялся, что Илка откажется готовить противоядие: что бы я тогда стал делать? Я индюшку-то голыми руками убить не сумел бы, не то что человека. Даже не знаю, как за это дело браться и с чего начинать. Разве что ядом могу плюнуть, но это, кажется, считается колдовством, а значит, пока нельзя… И, кстати, плеваться ядом я тоже не слишком люблю, если тебе интересно. Пару раз приходилось – никакого удовольствия. Напротив, сплошное огорчение, даже если совсем отъявленного мерзавца угробил.

– Странное дело, – удивилась Лаюки. – Я чувствую, что сейчас ты говоришь правду. Но и вчера ночью ты тоже говорил правду, я в этом совершенно уверена. Я, собственно, разговор завела только потому, что хотела помочь. Мания убийства – серьезная проблема, но у меня в семье всегда знали, как с этим справляться…

– Спасибо, – вежливо сказал я. – У меня есть пара-тройка проблем, но мания убийства – не первоочередная, мягко говоря. Вот если бы у тебя в семье хранился древний секрет, позволяющий спать всего два часа в сутки и прекрасно себя чувствовать, это бы мне действительно пригодилось. Но тут даже сэр Джуффин кроме Бальзама Кахара ничего присоветовать не может, так что я и не надеюсь.

Дабы подкрепить слова делом, я пожелал ей доброй ночи и полез в спальный мешок. Лаюки проводила меня недоверчивым взглядом. Небось все еще пыталась понять, когда я сказал правду: вчера или только что? Я мог ей только посочувствовать: моя матушка билась над аналогичной задачей лет двадцать, пока я не исчез из поля ее зрения окончательно.

А ответ, в сущности, прост: я всегда говорю правду и только правду; другое дело, что правд у меня очень много – на все случаи жизни. Я сам свято верю в любую чушь, слетающую с моих губ – верить-то верю, но не дольше пяти минут. Потом использованную по назначению правду следует забыть навсегда – за ненадобностью. Не сделать бывшую правду текущим враньем, а именно забыть. Это важное уточнение.

Потом было утро, новая порция травяного чая, дележка предпоследней шоколадки и последнего дворцового пирога, черствого, как подошва, но все еще вкусного. Припасы наши как-то неожиданно подошли к концу. В то утро Лаюки с ужасом обнаружила, что забыла уложить в рюкзаки три из четырех заранее приготовленных свертков с едой, а Моти практически в слезах покаялся, что оставил в хижине своей зазнобы почти весь шоколад. Любовь делает людей великодушными и нерасчетливыми, известное дело.

Надо отдать должное Королю: он даже не нахмурился. Объявил, что мы вполне можем промышлять охотой и рыболовством, дескать, не впервой.

– Тем более, – добавил он, – припасы всегда заканчиваются раньше, чем путь, проверено опытом многочисленных экспедиций. Очевидно, это один из малоизученных законов природы: даже если везти за собой целый обоз с продовольствием, однажды ночью этот самый обоз увязнет в болоте – и прощай сытая жизнь! Так что лучше уж просто забыть припасы дома – меньше хлопот.

Виновники надвигающегося голода поняли, что проклинать их никто не собирается, и заметно приободрились, а я тут же принялся оглядываться по сторонам в поисках съедобной растительности. Охотником я никогда в жизни не был, зато инстинкт собирателя во мне неистребим. Даже в Ехо я регулярно умудрялся возвращаться домой с полными карманами мелких уличных груш, случайно обнаруженному в двух кварталах от дома кустарнику с ягодами радовался куда больше, чем регулярной выдаче жалованья, а когда поселился в Новом Городе, где жилые дома, как правило, окружены небольшими садами, повадился совершать тайные набеги на соседские посадки. Столичные жители все равно не интересовались жалким своим урожаем, а для меня нет ничего вкуснее, чем кислый фрукт неизвестной породы, выросший за чужим забором.