– Погоди, мать! – остановил её жестом руки Ярополк. – Говори, Фёдор! Как сведал, что, от кого?

– В обчем, мыслит круль Генрих соузиться со князем Всеволодом. Чтоб вместях, с двух сторон, на угров ударить!

– Вона как! – воскликнул боярин Лазарь. – Да верна ли сия весть?!

– Верна, боярин. – Радко презрительно усмехнулся.

– Сказывай, как добыл её! – потребовала нетерпеливо Гертруда.

– Да, светлая княгиня, в обчем, тако дело было. Ну, приехал я в Киев… На дворе постоялом, где Адальберт сей с прислугою поселились, встретил одного клирика121. Вельми до вина и ола охоч оказался. Ну, за чарою у его и выспросил всё. Клирик тот – лицо доверенное бискупа. Обо всех еговых делишках ведает.

Гертруда, не удержавшись, фыркнула от смеха, представив себе пьяного латинского попа в обществе молодца Радко.

– В обчем, хочет круль Русь с уграми стравить, ко своей выгоде, – продолжал Радко. – Ну, князья наши, Всеволод и сын его, Владимир, сперва загорелись было мыслию сей, но потом поостыли, помозговали, боярина Чудина к уграм послали. Но, слыхал я, рати они наготове держат.

– И хочется, и колется, стало быть. – Гертруда задумалась.

– Надобно круля Угорского Ласло упредить. Он нам – друг и соузник, – предложил Ярополк. – Еже что, поможет.

Гертруда с сомнением закачала головой.

– Успеешь, – обронила она и тут же со злостью добавила: – А племянничку еговому, Коломану, не верую я! Волк затаившийся! И мамаша его полоцкая – стерва! Не ведаю я, сын, как нам быть! Фёдора вот в Угры пошлём. Разведает всё, как там у них.

– Енто мы сделаем! – заявил, как всегда, уверенный в себе Радко.

– Я же в Киев ныне отъеду. На божницу строящуюся поглядеть надо, гробу отца твоего поклониться, – молвила Гертруда, обращаясь к сыну. – Давно в Киеве не была.

Свещание в горнице было окончено. Радко исчез за дверями, вслед за ним поднялся, отвесив князю и княгине поклон, Лазарь. Ярополк ушёл отдавать распоряжения отрокам и гридням. Гертруда осталась в горнице одна. Долго сидела на скамье, смахивала с глаз слёзы.

Киев… молодость цветущая её… Куда всё ушло? Куда пропало? И как быстро!

Тёмная ночь повисла над Лугой, на речных волнах желтело отражение полной луны. Тусклая серебристая полоска тянулась к городским вымолам122. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо.

Мечник Радко, только что простившийся с Воикином и Уланом, вывел на водопой коня. Долго стоял, смотрел, как жадно пьёт верный скакун речную воду, улыбался, думал, и мысли его далеки были и от серебра Ярополкового, лежащего в калите, и от угров, к которым предстояло ему сейчас ехать, таясь от Всеволодовых и немецких соглядатаев.

Воикин давеча угощал его в своём доме, учинял пир, во время которого представил Фёдору свою сестру Радмилу. Спору нет, хороша волынянка – личико светлое, стан тонкий, голосок милый. Намекал ратный товарищ – ожениться бы тебе, Радко. Которое уж лето во Владимире, в дружине Ярополковой, а так никого себе и не присмотрел. Погляди окрест – почти все сверстники твои женаты, чад имеют… Ты же бобылём живёшь. В доме у тя пусто, да и бываешь ты тамо редко, боле в гриднице, средь молодших дружинников, ночи проводишь. Остепениться надобно тебе, друг.

Понимал хорошо Радко Воикина, видел, что и девки, и посадские, и дочери боярские засматриваются на него, замечал, как Радмила смущённо краснеет и тупит взор, но…

Голубые очи княгини Ирины снятся ему едва не каждую ночь. Как встречает её в тереме княжом, дыхание перехватывает, цепенеет тело, сам не свой становится дружинник.

В первый раз обратил он на неё внимание во время лова. Стреляла Ирина из лука белок, и после каждого удачного попадания громко хлопала в ладоши и смеялась. Он, Радко, нёс тогда во главе отряда ратников охрану княгинь, старой и молодой. Чтоб зверь какой невзначай не выскочил из пущи, чтоб кони не понесли, чтоб ничто и никто коронованных особ не напугал и не мешал им наслаждаться охотой.