– На то, верно, и надеются Игоревич с Халдеем, – добавил Василько.

– Вот что, братия, – заключил, встав с лавки и стукнув ладонями по столу, Рюрик. – Думаю, так содеем. Всем нам в Тмутаракани делать нечего. Один из нас туда пойдёт, с Давидом вместях. Полагаю, ты, Володарь, иди. Разума у тя поболее, чем у нас с Васильком. Мы же в Угры покуда отъедем. Станем потихоньку ратников набирать, чтоб отнять у Ярополка волости. У дядьки, короля Ласло, у матушки нашей Ланки сребра попросим.

– Надо бы испросить совета у боярина Вышаты. Был он с отцом нашим в Тмутаракани, – ворвался в речь Рюрика Василько. – Он бы нам помог.

– Не время, Василько, – вздохнул Володарь. – Опасно и нам соваться во Владимир, и ему нельзя в Перемышле появляться. Всюду ищейки Ярополковы снуют. Содеем, как Рюрик говорит. Поеду я в Тмутаракань с Давидом. А как и что дальше, поглядим.

– Токмо сторожко ты тамо будь, брате. Вон отец-то наш… – Василько не договорил. Слёзы стояли в его светлых голубых глазах.

Прослезился и Володарь, заключив младшего брата в крепкие объятия.

…Утром Ростиславичи объявили о своём решении Давиду с Халдеем.

– Такое дело! Думаю, за зиму соберём на хазарское серебро дружины. И ладьи в Малом Галиче74 строить почнём, якобы для торгу. В апреле, как снег стает, пойдём водою в Тмутаракань, – предложил Игоревич.

Братья согласно закивали головами.

По городам Червенщины поскакали верные Ростиславичам тайные гонцы – набирать желающих в войско.

На Волыни, как и в Перемышле, осень стояла затяжная, тёплая, но дождливая. Ярополк пропадал на ловах, в огромном числе привозили во Владимир туши убитых кабанов, туров, оленей. А где охота, там, как водится, и ол, и меды льются без меры, и весёлые пиры тянутся нескончаемой чередой.

Гертруда негодовала. Будто забыл её сын о Ростиславичах, об опасности, кои таят в себе родичи-изгои. Вечно пахло от него хмельным, иной раз, бывало, так упьётся, что и идти не может – гридни волокут его в хоромы.

«Как похож на отца! – вздыхала вдовая княгиня. – Тот тоже во всех попойках первым был! Вот и бегал дважды из Киева, гонимый родичами!»

Слёзы порой наворачивались Гертруде на глаза при воспоминании о покойном супруге. Смотрела на любимую внучку Анастасию, на крохотных внучат, думала с горечью, сомневалась: «А сумеет ли Ярополк первую замуж хорошо выдать, а вторым столы добрые княжеские передать?»

Подходила к Ярополку, стыдила его, кричала возмущённо:

– Совсем погряз в своих охотах, в пучину пьянства опустился! О семье, о чадах малых бы помыслил!

Отмахивался от матери Ярополк, морщился от головной боли после очередной пьянки, глушил её огуречным рассолом, тряс густой копной пшеничных волос, одно твердил Гертруде в ответ:

– Отстань! Всё добре будет, матушка!

Княгиня Ирина, видела Гертруда, мужа своего обожала и на частые хмельные попойки его с дружиной закрывала глаза.

– Все они пьют, когда не воюют, – говорила она Гертруде. Сноха занималась вышиванием воздухов75, илитонов76 для церквей, была спокойна, ровна со всеми, и это ещё сильней раздражало вдовую княгиню. Хотелось отхлестать её по щекам, чтоб слушалась, чтоб ходила в воле старшей. Не получалось, побаивалась Гертруда сыновнего гнева, а ещё пуще всяких кривотолков, в которых выставили бы её злобной ведьмой славянских мифов. Раздражение своё вымещала на холопках, стегала их посохом безбожно, одну, особо дерзкую, до полусмерти избила, долго потом придворные лечцы отпаивали девку травами.