Последним пациентом оказался Эльмо. Работал неисправным молотком и сломал мизинец на левой руке. Я спросил, что задумал Старик.

– Костоправ, такие вопросы задавай лично ему. Мне известно лишь, что у нас день на сборы. Завтра выступаем против миллиона чокнутых мятежников.

Наш бравый сержант умел недоговаривать. Так легче мотивировать солдат и держать их в повышенной боевой готовности. На каждого из них приходилось тридцать-сорок врагов.

Я же прочитал между строк еще кое-что. Нужно было это проверить.

Закончив прием, я отправился узнать, не нужна ли еще кому-то моя помощь. Зря. Надо было остаться в лазарете и приготовиться к походу. Погрузить медицинские принадлежности в фургоны и тщательно все перепроверить.

В лагере кипела деятельность. Никто не скрывался, и любой шпион мог легко все увидеть. Солдаты тренировались. Лучники проверяли луки и тетивы. На телеги грузили провизию. Конюхи осматривали подковы у лошадей. Возницы чинили уздечки, хомуты, шлеи и постромки. Колесники и тележники проверяли исправность повозок. Около сотни солдат продолжали восстанавливать лагерь. Разобрав непригодные для жилья постройки, они укрепляли кирпичами внешнюю стену.

Фургонов было чересчур много. Старик нанял в городе еще сорок, с двумя ездовыми на каждый, рассчитывая, что среди этих людей окажутся шпионы.

А вот и он, легок на помине.

– Готов выступать, Костоправ?

– Почти, Капитан.

– Хорошо. Закати-ка нашего огурчика в штаб и оставь у своего стола.

У стола, за которым я должен был вести Анналы, но которым пользовался от силы четверть моего свободного времени, предпочитая уединяться в лазарете.

– Черт! Я ведь оставил там Анналы! В бурю…

– Они целы. Лежат себе в водонепроницаемом чехле. Скажи спасибо писарям, когда прикатишь бочку. А пока у тебя есть заботы поважнее.

Заточая Одноглазого в бочку, мы забыли заткнуть ему рот. Пока я транспортировал его в штаб, пришлось выслушать немало «лестных» слов. Пропихнув бочку в дверной проем, я закатил ее в мой уголок. Недомерок, должно быть, забыл, что лишь благодаря моей заботе не бултыхается в рассоле, рискуя захлебнуться. А то ведь была у братьев идея добавить в емкость десяток галлонов.

Один из писарей спросил:

– Сударь, может, ты ее под стол задвинешь, чтобы проход не загораживать?

– Не влезет.

– А если закатить? Давай помогу.

Вместе у нас получилось. Я надеялся, что Старик все рассчитал. Его предшественники пробовали разные методы, но так и не преуспели в укрощении Одноглазого.

Мне было вовсе не жаль вредного коротышку. Сам виноват.

– А что с моими бумагами?

– Не волнуйся.

– Но… – Мой рабочий стол, как всегда, пребывал в беспорядке.

– Лучше собери передвижной лазарет. Конные разведчики скоро отправятся.

Разумно. У меня осталось мало времени на сборы.

– Но…

Не дав договорить, меня буквально вытолкали из штаба.

В лазарет ворвался солдат. Придержал дверь, и еще двое внесли носилки.

– Вашу мамашу! – Я успел собраться, и для ампутации или другой серьезной операции пришлось бы доставать из фургона вещи. – В чем дело?

За носилками вошли Молчун с Гоблином. Человек-жаба объяснил:

– Третий. Нужно привести его в чувство, чтобы расспросить.

Солдаты поспешили смыться. Никто не хотел связываться с колдунами. Носилки опустили на пол, а мне необходимо было переложить пациента на стол.

– Чего ждем, ребятки? Поднимаем! Что с ним?

– Неудачная попытка самоубийства, осложненная чрезвычайной глупостью и безответственным отношением к гигиене, – ответил Гоблин.

Я заметил порезы на запястьях. Поперечные, неглубокие. От тупого ножа. Третий явно не был тверд в своем решении свести счеты с жизнью.