Истлевшие сушеный табак, на самом деле – лишь очистки от производства товаров более высокого качества, и бумажное волокно осыпались на пол. Время пролетело быстро. Александра долго будить не пришлось – он потихоньку становился бойцом и понимал, чем может обернуться ситуация, если он не поднимется на дежурство.

– Опять курил?

– Ага.

– Не слишком ли часто?

– Что поделать… Привычка, подсознание требует. Все мы, в той или иной степени от чего-то зависим. Ладно, пришло время отдохнуть и мне.

– Спи спокойно, я покараулю.

Солнечные лучи ярко горят сквозь окно, заливая комнату сиянием. Кафельные стены помогают им отражаться равномерно по всему помещению. Какие-то шкафы и тумбочки стоят вокруг. Посреди комнаты лежит пожилая женщина. Трубки и провода пронизывают ее тело насквозь, подведенные к аппаратам искусственной жизнедеятельности. Одна из таких пластиковых змей вылезает из катетера в ее горле. Белое одеяло покрывает большую часть тела. На одном из запястий у старушки привязан на толстой красной нитке металлический крестик. Из последних сил женщина пытается поднять руку, крестик соскальзывает с шелушащейся, умирающей от рака крови кожи, и виснет на веревке, застыв в воздухе, будто в замершем океане времени. Взгляд ее направлен на меня. Глаза полны печали, боли, страха и отчаяния, накопившихся за всю жизнь. Детство – война. Мировой пожар, сжигавший миллионы людей в огромных печах и на полях, залитых огнем и свинцом. Многолетняя блокада целого города, без еды, по жалким талонам на две сотни паршивых грамм опилок с крохами хлеба – единственным спасением, поступавшим не каждый день. Бомбы, падавшие с разгневанных неизвестно за что небес, превращавшие километры жилых кварталов в пыль, пропитанную кровью и человеческими душами, летевшие под стягом древнего символа Солнца. Машины с теми, кто оказался не подходившим на роль расы, достойной населять этот мир, тонувшие в ледяной воде, что открывает разверзшееся посреди зимы огромное озеро – либо так, либо смерть под грудой бетона. Затем голод и скорбь от понесенных потерь. Призрачная надежда, волей которой оставшиеся строят светлое будущее. Теперь этот алый, стерильный и пустой мир кажется им раем после всего, что они смогли одолеть. И даже подхватившая их тоталитарная диктатура не может разрушить тот Эдем, в который они верят. Ведь ничего другого они на этом свете не видели, и не могли. Но в один день, после долгого ожидания исполнения пустых, пропитанных ложью насквозь, в своей сути, обещаний, все это рухнуло. А затем еще более смутное время, в котором не осталось места даже чести – ее заняли порок и десетилерованный эгоизм. И больничная койка. Целое столетье, целая эпоха, тысячи разрушенных судеб, не видевших счастья, обманутых и брошенных всеми, сейчас смотрели на меня этими глазами, прямо в мою душу. Вот как умирали последние из тех, кто еще умел читать между строк. И кто сквозь истинный Ад нес добро и свет всему миру, сжимая в окровавленных руках, перевязанных терном препятствий, собственное сердце всю свою жизнь. Пожилая женщина закашлялась, засвистела и по трубке потекла слизь с частичками грибка и заразы, пожиравшей ее легкие изнутри. Мужчина, стоявший позади ее койки, подскочил и поддержал ее, подложил под шею подушку.

– Что? Крест ему отдать? – Спросил он.

Старушка покачала головой из стороны в сторону, попыталась что-то сказать, но вновь заухала. Мужчина наклонился, прослушал то, что она прошептала ему на ухо, поднялся, посмотрел на меня и нервно улыбнулся. Улыбка – защитная реакция сознания. Так проще переносить боль.