Бледный, как мрамор, Перисад лежал, прижатый к арене ногой победителя. Грудь его судорожно вздымалась и опускалась. Он с мольбой протянул правую руку к зрителям.

Но толпа недовольно шумела, словно считала себя обманутой тем, что борьба между «провокаторами» закончилась слишком быстро.

– Прирежь его! – со всех сторон раздавались безжалостные голоса.

– Recipe tellum!303 – слышались из передних рядов тонкие голоса детей, с удовольствием повторявших эту традиционную на гладиаторских играх жестокую фразу и вращавших опущенными вниз большими пальцами своих ручонок – знаком смертного приговора поверженному гладиатору.

Рука Перисада, протянутая к зрителям, безвольно упала на песок.

Для него все было кончено. Он покорно подставил свою шею под удар торжествующего противника, и тот без промедления коротким взмахом отточенного, как бритва, клинка перерезал ему горло, из которого фонтаном брызнула кровь.

Перисад несколько раз дернул ногами и испустил дух.

Филота, выпрямившись во весь рост, гордо поднял над головой окровавленный меч и, заслужив аплодисменты, покинул арену.

Тем временем из пышно украшенных цветами Либитинских ворот вышли два человека в масках бога Меркурия, который, по представлениям римлян, сопровождал души умерших в подземное царство Плутона, и этрусского бога Харуна, страшного демона смерти.

«Меркурий» держал в руке жезл-кадуцей, обвитый двумя змеями.

Маска «Харуна» изображала страшилище с отвратительным крючковатым носом, заостренными ушами и была выкрашена в мертвенно-голубой цвет. В руках он нес огромный молоток – этим молотком, как думали этруски и римляне, неумолимый демон наносил умирающему последний роковой удар.

Это был установленный обычаем ритуал во время гладиаторских игр.

Сопровождаемые несколькими служителями «Меркурий» и «Харун» приблизились к лежавшему в луже крови Перисаду.

По знаку «Меркурия» один из служителей прикоснулся к телу гладиатора раскаленным железным прутом, чтобы удостовериться в его смерти.

После этого служители, подцепив труп специальными крючьями, поволокли его через Ворота смерти в сполиарий.

Еще двое служителей принесли мешок с киноварью и тщательно присыпали ею кровь на том месте, где лежал гладиатор.

Минуций отсчитывал Клодию свой проигрыш.

Ювентина, в первый раз и так близко увидевшая смерть человека, с безжалостным хладнокровием зарезанного у нее на глазах, сидела задумчивая и серьезная.

– Надеюсь, моя милая, ты не упадешь в обморок от всего увиденного здесь? – шутливым тоном обратился к ней Минуций, чтобы скрыть досаду от своей неудачи.

Ювентина отрицательно покачала головой.

– Наверное, душа моя очерствела за то время, пока я была рабыней гладиаторского ланисты. Я знала многих, кто не вернулся с арены, и привыкла к разговорам окружающих о крови, о смерти… Нет, я не испытала ничего, кроме отвращения, и еще подумала, как могут столько людей наслаждаться зрелищем убийства себе подобных…

Минуций взглянул на нее с видом превосходства.

– Что ж, никто не отрицает, жестоки гладиаторские зрелища, многим они кажутся бесчеловечными и, пожалуй, так оно и есть. Но эти варвары и преступники дают нам, свободным и просвещенным, культурным и изнеженным, лучшие уроки мужества против боли и смерти. Да и им самим, обреченным на смерть по приговору, разве не лучше расстаться с жизнью на арене, в пылу борьбы и пусть со слабой, но все же надеждой сохранить ее, чем умереть от руки палача?

– Ну, я-то хорошо знаю, что среди гладиаторов очень много таких, которые не совершали преступлений, – тихо возразила Ювентина.

– Видимо, так угодно богам, девушка, чтобы человек был и до конца дней своих оставался актером, играющим свою роль на сцене жизни, – с усмешкой произнес Минуций. – Да и что такое жизнь, как не театральное представление великой постановщицы по имени Фортуна. Если уж ей надо, чтобы кто-нибудь сыграл роль раба или даже гладиатора, то и ее должно сыграть талантливо, – по-философски заключил он.