– И давно вы с ней встречаетесь? – спросил Элодин.

Я поразмыслил.

– Где-то с полгода… Смотря как считать. Мне пришлось играть на лютне не меньше пары оборотов, прежде чем я увидел ее хотя бы мельком, и еще некоторое время прошло, прежде чем она доверилась мне настолько, что решилась со мной заговорить.

– Вам повезло больше моего, – сказал он. – У меня ушли годы. Сегодня она впервые решилась подойти ко мне ближе чем на десять шагов. В самые удачные дни мне едва удается перекинуться с нею десятком слов.

Мы перелезли через широкую и низкую трубу и снова очутились на покатой тесовой крыше, в несколько слоев покрытой варом. Чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. Зачем он пытался сблизиться с ней?

Я вспомнил, как мы с Элодином ходили в Гавань, чтобы навестить его гиллера, Альдера Уина. Я представил себе Аури в Гавани. Хрупкую Аури, привязанную к кровати толстыми кожаными ремнями, чтобы она не покалечилась и не дергалась, когда ее кормят…

Я остановился. Элодин сделал еще несколько шагов, потом обернулся и посмотрел на меня.

– Она – мой друг, – медленно произнес я.

Он кивнул:

– Ну, это-то очевидно.

– И у меня не так много друзей, чтобы я мог позволить себе потерять кого-то из них, – продолжал я. – Тем более ее. Обещайте, что никому о ней не скажете и не отправите ее в Гавань. Это место не для нее.

Я сглотнул – в горле у меня пересохло.

– Прошу вас, обещайте мне это.

Элодин склонил голову набок.

– Мне слышится «А не то…», – сказал он. В его голосе звучала усмешка. – Хотя вслух вы этого и не говорите. Я должен обещать вам это, а не то…

Его губы изогнулись в кривой усмешке.

Когда он ухмыльнулся, я ощутил приступ гнева, смешанного с тревогой и страхом. А потом рот внезапно наполнился горячим привкусом коринки и мускатного ореха, я отчетливо ощутил тяжесть ножа, пристегнутого к ноге под штанами, и медленно опустил руку в карман.

Потом я увидел край крыши, всего в полудюжине шагов за спиной у Элодина, и ноги мои сами собой сдвинулись и встали поудобнее. Я приготовился рвануться вперед, сбить его с ног и вместе с ним рухнуть с крыши вниз, на твердую булыжную мостовую.

Внезапно меня прошиб холодный пот, и я закрыл глаза, потом глубоко вдохнул, выдохнул, и противный привкус во рту исчез.

Я снова открыл глаза.

– Мне нужно, чтобы вы это обещали, – сказал я. – А не то я, вероятно, сделаю что-нибудь невообразимо идиотское.

Я сглотнул.

– И это не принесет ничего хорошего нам обоим.

Элодин пристально взглянул на меня.

– Удивительно честная угроза, – сказал он. – Обычно они бывают куда более жорсткими.

– Жорсткими? – переспросил я. – Может, жесткими? Или жестокими?

– И жестокими тоже, – сказал он. – Обычно это звучит как «Да я тебе ноги переломаю!», «Да я тебе шею сверну!».

Он пожал плечами:

– Подобные высказывания я воспринимаю как жорсткие.

– А-а, – сказал я. – Понятно.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

– Я не собираюсь никого посылать за ней, – сказал он наконец. – Для некоторых людей Гавань – самое подходящее место. Для многих – вообще единственное подходящее место. Но я бы не стал держать там даже бешеную собаку, если бы для нее имелся лучший выход.

Он повернулся и пошел прочь. Обнаружив, что я не иду за ним, он остановился и обернулся.

– Этого мало, – сказал я. – Мне нужно, чтоб вы обещали!

– Клянусь молоком моей матери, – сказал Элодин. – Клянусь своим именем и своей силой. Клянусь вечно изменчивой луной.

Мы пошли дальше.

– Ей нужна теплая одежда, – сказал я. – Носки и башмаки. И одеяло. Все это должно быть новое. Аури ношеного не берет. Я уже пробовал.

– У меня она их не возьмет, – сказал Элодин. – Я оставлял для нее вещи. Она к ним не притрагивается.