У бывшего начальника НКВД еврея Ягоды, расстрелянного за то, что он «оказался не на высоте», был маленький сын, Гарик. Затерявшийся в кровавой сутолоке, прежде чем окончательно и бесследно исчезнуть, он сумел послать своей бабушке в лагерь несколько писем. Вот одно: «Дорогая бабушка, я опять не умер, это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук». И сколько таких слов, написанных и ненаписанных, отосланных и неотосланных, звучало в те годы по всей стране: страшный детский сиротский хор, организованный двумя дядями. Короче говоря, смерть плясала по всей стране, могла заглянуть в любой дом, от неё не были застрахованы даже, а может и в первую очередь, ближайшие подручные Сталина. Народ, всего 20 лет назад совершивший революцию во имя лучшей жизни, не побоявшийся, как тогда пели, «на ужас всем буржуям мировой пожар раздуть», теперь оказался в плену повального страха – страха за свою жизнь, жизнь детей, жизнь родных. Всюду пели песни с именем Сталина, сочиняли стихи в его честь, все успехи в труде превращались в его прославление. И в то же время малейшее случайно обронённое слово, даже вполне невинное, но которое можно было истолковать как неудовольствие, было достаточно для того, чтобы проститься с жизнью.

В таких условиях пышным цветом расцвело доносительство. Геннадий вспоминал, что были известны случаи, когда сосед за какую-либо житейскую обиду доносил на соседа властям, что тот является «врагом народа». Этого было достаточно для того, чтобы оклеветанного больше уже не видели и никто не знал о том, что с ним и где он. Сестра Геннадия Клавдия, жившая в Москве, вспоминала о том времени, что тогда как страшную тайну передавали слух о том, что Сталин так любил убивать, что даже, подходя к зеркалу и грозя своему отражению пальцем, говорил: «Погоди, доберусь и до тебя!». Это, конечно, нелепость, но она прекрасно, на мой взгляд, передаёт ту атмосферу террора и страха, что окружала жизнь людей…

В период террора в СССР даже сложился особый язык чекистов – язык жестокости и крайнего цинизма. Жаргон скрывал многие тайны и именовал расстрел «осуждением по первой категории», массовый арест (или казнь) – «спецоперацией». Расстрел именовался «свадьбой», казнённые – «черепками», рядовые члены «контрреволюционной организации» – «низовкой», подставные свидетели – «стульями», внутрикамерные агенты – «клоунами», следователи – «забойщиками» или «колунами», фабрикации крупных дел в ответ на команду сверху – «соцзаказом», избиение арестованного – «допросом третьей степени», «допросить с нашатырным спиртом» – избить до потери сознания.

В то время топор террора прошёлся по родственникам моей бабушки со стороны её отца – по Трофимовым. 14 августа 1937 года был арестован Трофимов Никита Григорьевич – житель районного города Петровск-Забайкальский Восточно-Сибирского края РСФСР (существовавшего с 30 июля 1930 года по 5 декабря 1936 года). По документам, составленным чекистами, он родился в 1881 году в селе Хонхолой Верхнеудинского уезда Забайкальской области и в своём «контрреволюционном деле» записан как русский. Видимо, в период наибольшего гонения и геноцида казаков, когда было даже запрещено упоминание самого слова «казак», многие из них либо сами записались, либо были директивно записаны «русскими». Но чекисты, конечно же, знали, с кем они имеют дело. И эта часть населения была ими «особо любима» ещё со времён Гражданской войны.

Никита Григорьевич на момент ареста работал в «Петровскстрой» рабочим. Имел жену Федосию 56 лет и детей: Евстигнея – 25, Григория – 20, Евдокию – 17, Елистрата – 16, второго Евстигнея – 12, Фёдора – 9 лет.