Второй год учения почти незаметно прошел для меня. Нас перевели в июле в низшее отделение уездного училища. Переход этот был довольно ощутителен для нас. В низшем отделении и время занятий в классе было продолжительнее (вместо трех часов мы должны были высиживать до обеда уже четыре часа), и предметы занятий были многочисленнее и труднее, и вместо одного у нас было уже два наставника.

В низшем отделении, равно как и в высшем, курс полагался двухгодичный; но мне пришлось просидеть в низшем отделении три года, так как я попал сюда не в курсовой год. Поэтому все поступившие ученики назывались в течение года «младшими» учениками, и им преподавались предметы особо.

Предметы же преподавания были следующие: русская и славянская грамматика, арифметика, пространный катехизис, церковный устав, латинская и греческая грамматика и церковное обиходное пение.

Кем были составлены наши учебники, нам не было известно, и мы об этом даже не любопытствовали. Нам известно было только о катехизисе, что он написан был Московским митрополитом Платоном. Впрочем, мы недолго его твердили; нам в 1829-м году прислали для изучения новый катехизис, составленный Московским же митрополитом Филаретом и напечатанный в 1827 году славянскими буквами. У меня и теперь сохраняется экземпляр этого издания, которое впоследствии (в 1839 году) исправлено и значительно дополнено некоторыми новыми трактатами, как, например, о Священном Предании и евангельских блаженствах. Изучение Филаретова катехизиса нам показалось легче и приятнее, чем Платонова; последний написан был довольно тяжелым слогом.

1830-й год был роковым годом в моей жизни. 14-го марта, в пятницу на четвертой неделе Великого поста, скончалась моя мать Стефанида Ивановна вследствие продолжительной восьмимесячной болезни. А ее болезнь была последствием ее чрезмерной материнской любви ко мне. Матушка почти каждую неделю, как было уже замечено, посещала меня в Шуе. 7-го июля 1829 года она, по обычаю, пришла ко мне и, переночевавши на моей квартире, на другой день – это был вторник, базарный день в городе, – должна была отправиться домой. Спутницей ее на этот раз была тетка Татьяна Васильевна – вдова, о которой мною было уже упомянуто. День был очень жаркий. Обе они верхнее свое платье и даже обувь отдали знакомому крестьянину свезти домой, а сами пошли пешком босые.

Вдруг среди пути застигает их грозная туча с градом, на несколько верст покрывшим землю; и они, бедные, промокшие до костей, должны были, босые, идти по земле, покрытой градом. Старушка – Татьяна Васильевна – была крепкого здоровья и без особых последствий перенесла это опасное путешествие; но моя мать, не отличавшаяся крепким телосложением, не вынесла такого путешествия, слегла в постель и более уже не вставала с одра болезни. Дня за два до ее смерти меня вызвали из Шуи, и я был свидетелем ее мирной, тихой кончины. 14-го марта, в день празднования Феодоровской иконы Божией Матери, мы с зятем ходили к утрени в церковь помолиться о болящей, но наша усердная молитва не отвратила рокового часа ее смерти.

После утрени к постели умирающей собрались ближайшие родные, в том числе и ее брат, а мой отец крестный диакон Петр Иванович. Матушка спросила старинную икону святителя Николая Можайского и, благословивши меня ею, обратилась к Петру Ивановичу с следующими, до сих пор звучащими в моих ушах, словами: «Батюшка братец, не оставь моего Иванушку…» И это были ее последние слова на земле. Тут же она закрыла глаза, и ее душа мирно оставила ее изнуренное столь продолжительною болезнью тело. Затем, естественно, последовал горький плач трех совершенно осиротевших существ, оставшихся без всяких почти средств к жизни. На другой день кончины матушки, 15-го числа, мне исполнилось лишь 11 лет от рождения, – и с 12-летнего возраста я начал вести совершенно странническую жизнь.