Так, по признанию Салимбене, сам он добивался в историческом повествовании только правдивости и «не заботился о словесном украшении»[76], хотя, как явствует из приведенного ранее его заявления, он не гнушался заниматься литературной обработкой чужих сочинений, писанных слогом «неотделанным, грубым, тяжелым и косноязычным»[77]. О том, как это стремление к исторической истине могло выражаться в «Хронике», позволяет судить фрагмент, повествующий о морской битве между пизанцами и генуэзцами 1284 г., по поводу исхода которой Салимбене сделал следующую оговорку: «Число пленных и убитых из обоих городов я привести не пожелал, потому что сообщали об этом по-разному. Правда, архиепископ Пизанский в письме епископу Болонскому, своему родному брату, назвал некое число, но я его тоже привести не захотел, потому что поджидал братьев-миноритов из Генуи и Пизы, ибо они точнее всех могут назвать мне это число»[78]. Здесь налицо осторожный, критический подход к различным данным военных потерь, приводившимся, по-видимому, заинтересованными сторонами (представителем такой стороны, несомненно, был архиепископ Пизанский), а равно желание опереться на более достоверные оценки, с которыми могли выступить не связанные ни с одной из них и, следовательно, беспристрастные наблюдатели – францисканцы. Беспристрастность, или, если воспользоваться принятым в нынешнем историографическом обиходе термином, «объективность», так же как и правдивость, полагались Салимбене обязательными для историка, который, словно пушкинский Пимен-летописец, «добру и злу внимая равнодушно, ни ведая ни жалости, ни гнева», обязан без утайки фиксировать все, что попадает в поле его зрения. «Также в этом году случилось много такого, что (увы!) не достойно рассказа, однако не должно и замалчиваться», – эти слова, исполненные смиренной готовности все принять и доложить, а равно и отречения от личных пристрастий, предваряли сообщение о разгроме сына Карла Анжуйского – а сам Салимбене, несомненно, сочувствовал анжуйцам – в морском сражении силами Педро Арагонского[79]. Следование этому же принципу Салимбене декларировал и применительно к характеристике выводимых им на страницах своей «Хроники» персонажей: «Историк должен быть лицом беспристрастным и не описывать только дурные дела какого-нибудь человека, умалчивая о хороших»[80]. И действительно, в целом ряде случаев Салимбене давал неоднозначные оценки изображаемым им лицам, считая уместным показывать их с разных сторон. О монахе Герардине из Борго Сан-Доннино, сочинившем в иоахимитском духе трактат о грядущем обновлении христианской религии, запрещенный папой и сожженный по настоянию самого Салимбене, хронист все же, имея в виду его человеческие качества, отозвался с симпатией: ибо, хотя этот брат Герардин и сочинил порочную и опасную книжонку (libellum), «имел он в себе много хорошего», «был человеком дружелюбным, любезным, щедрым, набожным» и т. п.[81] Так же поступил Салимбене и в отношении Манфреда, незаконнорожденного сына Фридриха II, упомянув среди прочих и о его «хороших качествах». И даже о самом Фридрихе II, к которому Салимбене в качестве стойкого приверженца партии Церкви в ее борьбе с Империей не мог не относиться враждебно, он то и дело отзывался уважительно, целое рассуждение посвятив «благим и положительным качествам» императора