По сравнению с этим взглядом, оставшаяся точка зрения, сообразно которой и теория, и практика христианства плохи, разделяется немногими. Для автора она представляет по разным причинам особый интерес, и этой точке зрения будет уделено главное внимание в предлагаемом сочинении. Вопрос, который в данном случае встаёт сам собою, может быть сформулирован так: какая из двух точек зрения ближе к истине – та, что теория христианства хороша, но его практика расходится с его теорией, или та, что и теория, и практика христианства плохи, что негодная практика в данном случае есть лишь естественное и необходимое следствие негодной теории.
Часть I
Любовь как первопринцип
Пусть велика земля, но даже и онаИмеет свой предел,Но в мире есть одно,Чему конца не будет никогда,И это бесконечное – любовь!Из японской поэзии
I. Любовь как необходимость
В любви можно видеть главный определяющий принцип всех дел и поступков человека. Но не в той любви, которая воспевается поэтами и охотно обсуждается философами, не в эротической любви; и не в любви к ближнему, которой требует от человека Христос, но в любви к себе и собственному благу. Любовь к себе не противоречит заповеди любить ближнего. Эта заповедь была бы невыполнима, если бы в любовь человека к себе уже не была включена как её составляющая любовь к другому. На отношении любви к другому держится очень многое и для самого любящего. Любовь к другому благо для обоих. Но есть ли заслуга в таком отношении к другому, благодаря которому человек счастлив сам? Если любовь к другому благо для любящего, в ней так же нет заслуги, как нет заслуги в любви к себе.
Порой любовь отрицательная ценность – в тех случаях, когда её не желают. В основании любого доброго дела должна лежать не только готовность его совершить, но и готовность его принять. Любовь не возникает без причины, а если причина есть, она возникнет с необходимостью, поэтому требование любить ближнего абсурдно: человека, не заслуживающего любви, не полюбят, а если он заслуживает любви, он уже любим. Заповедь любви может быть неприемлема для обеих сторон, если она одного обязывает дать то, что он не может дать, а другого принять то, что он не хочет иметь. Достаточно представить себя на месте человека, которого любят все и оказывают ему принятые в таких случаях знаки внимания, чтобы понять и почувствовать, как нежеланна может быть такая любовь. Если заменить заповедь любви на заповедь ненависти, ничто не изменится для человека: ненависть к другому против воли так же невозможна, как и любовь, и её так же абсурдно требовать.
Другому важна не наша любовь, но благо, связанное с ней, а его он может получить от нас независимо от того, любим мы его или нет. Но когда любовь сама по себе благо, как любовь между мужчиной и женщиной, её хотят ради неё самой. Такой любви тем более абсурдно требовать. Она не подчиняется воле, и человек любит, даже если не хочет любить, либо не любит, хотя хотел бы любить. Благо того, кого любят, это и благо любящего. Мать счастлива благом своего ребёнка, и так же счастлив друг благом друга, а коллега благом коллеги, к которому он благожелателен. Называть ли такую любовь эгоистической, другой вопрос, но такой любовью держится мир.
В отличие от принципа «люби ближнего», принципу «люби себя» следуют охотно, но он не аморален. И он не эгоистичен, если понимать под эгоизмом тот феномен, когда любят только себя. Патологический, экстремальный эгоизм невозможен. Любовь к другому может быть сильнейшей потребностью души. Нравственные принципы порой вынуждают человека любить ближнего даже против своего интереса. Каждый ожидает деятельной любви от ближнего, не только чувства, но действий, способствующих его благу. Перечислить все благотворные следствия любви невозможно, но в этом и нет необходимости. Достаточно признать принцип: всякий добрый и желанный для другого поступок проистекает из любви к нему, которая чаще всего имеет форму симпатии и благожелательности. Согласием с этим принципом устраняется надобность в перечислении всех тех добрых дел, которые возможны как следствия любви.