Удачно определил благо древнегреческий поэт Феогнид. По Феогниду, благо состоит для каждого в здоровье, а из остального – в том, кому что любо. Но и это определение не может быть принято без оговорок. Кто всегда здоров, для того здоровье – благо абстрактное и далёкое. Такими же абстрактными и далёкими благами были бы для человека вечная молодость и бессмертие, если бы все были вечно молоды и бессмертны. Шесть самых желанных благ – бессмертие, вечная молодость, красота, здоровье, любовь и материальное благополучие – не воспринимались бы как блага, если бы они были даны всем. Бессмертие не замечалось и не осознавалось бы, и то же верно для остального из названного. Сами эти понятия были бы бессмысленны. Бессмысленно говорить «я бессмертен», если все бессмертны, или «я здоров», если все здоровы. И никто не скажет о себе «я влюблён и любим», если все влюблены и любимы, или «я богат», если все богаты. Женская красота прекрасна, но было бы большой трагедией, если бы все женщины были красивы. Красота воспринимается лишь рядом с некрасивым и безобразным. Осознавая это, женщины интуитивно желают, чтобы другие были менее красивы. Замечательно, что философы не включают в число благ бессмертие, не веря в его возможность. Зато бессмертие в том или ином виде включают в число благ религии. Христианство тут превзошло все другие религии, обещая не только бессмертие души, но и телесное воскресение.

Родившийся в богатстве и роскоши знает о том, что богат, – и не знает об этом. Он богат для себя лишь в сравнении с другими, но не в сравнении со своим собственным прежним положением; но только такое сравнение позволяет ощутить себя подлинно богатым. Чувство богатства непропорционально фактическим размерам богатства; от привыкания к богатству его ценность уменьшается. Стать богатым – большее благо, чем быть богатым. Для людей, равнодушных к богатству, богатство не благо. Для некоторых – но таких ничтожное меньшинство – богатство – зло, и они не лицемерят при этом. Только патологическая жажда богатства не удовлетворяется никогда, поскольку она имеет свойство возрастать по мере её удовлетворения.

Все полагают за лучшее иметь любовь и благополучие. Как будто любовь уже не высшее благополучие! Если человек поставлен перед выбором между любовью и материальным благополучием, выбор может быть труден для него: он тем более труден, если материальное благополучие гарантируется ему до смерти. Для любви такая гарантия невозможна. Выбирать тут приходится между благом не высшим, но пожизненным, и высшим, но ненадёжным. Любовь – благо прихотливое, его невозможно удержать по своей воле. Всякое благо эфемерно, но любовь самое эфемерное из благ. Но, в то время как восприятие здоровья и богатства от привычки притупляется, к любви привыкнуть невозможно: она есть, либо её нет. Если любовь была и прошла, это не значит, что человек привык к ней; это значит, что он разлюбил. Что возможность дышать – величайшее благо, человек узнает, если его лишат этого блага. С любовью дело обстоит иначе: что любовь – благо, человек узнаёт, когда влюбляется. Это единственное благо, остро воспринимающееся всякий миг. От обладания богатством любовь отличается тем, что утрата богатства воспринимается как тяжёлый удар: его желают вернуть. Любовь же ценят, лишь пока любят. Разлюбив, человек не страдает – страдают нелюбимые.

Что для одного благо, не благо для другого; что благо для человека, не благо для животного. Для собаки благо – обглоданная человеком кость. Если скудная пища и пост воспринимаются как благо, они