Объяснив таким образом наболевший вопрос с деньгами и шагая к остановке, Николай, представил, какие сцены ему – опять пришедшему в день зарплаты без денег – устроит дома супруга… Он попытался было вообще ни о чем не думать, но оказалось, что это невозможно. Тогда он стал просто гнать от себя мысли о зарплате и о доме, но оказалось, что и это сделать непросто. После нескольких неудавшихся попыток пришла мысль о выпивке, но она тут же была изгнана вопросами «на что?» и «что это изменит?» и пониманием, что потом, после, станет еще хуже… Человеку нормальному водка только создает дополнительные проблемы, но никогда не решает имеющиеся… Таврогин посмотрел в ночное небо: тьма, плотная черная тьма висела так низко, что он неожиданно подумал, что если подняться сейчас на крышу пятиэтажного дома, то можно легко раздвинуть эту тьму руками, – словно полог на входе в шатер. От этой глупой, непонятно откуда взявшейся детской мысли, от неожиданности ее появления Таврогин даже остановился. «Как же так? Как вообще могла наступить такая жизнь? Вокруг только тьма. Никакого просвета. Тьма сегодня, тьма завтра… И чего они вообще добиваются, эти уроды, называющие наступившую тьму свободой?», – спросил себя Таврогин. И с этим вопросом в нем незаметно сработала спасительная защита от мыслей о деньгах, о хлебе насущном, о доме, упреков супруги – вместо них пришли мысли об отвлеченном: о том, почему вообще все так случилось? Знал ли Таврогин или нет, что размышления на отвлеченные темы – лучшее средство отстранения от действительности, в которой его ждали упреки, слезы, крики супруги, скандал на грани нервного срыва, но он стал думать об отвлеченном – о том, как случилось, что исчезла великая страна, почему вместе со свободой пришла нищета, почему у власти оказались нравственные уроды, не помнящие своего происхождения. Его мысли перескакивали с одного на другое, но в целом они были об одном – о жизни в целом и почему все так получилось… Почему нищенское существование начальники-правители называют свободой, почему не платят деньги за работу, сносят памятники… Кто им вообще это позволил? Он снова вспомнил о снесенном и потом возвращенном на место памятнике Ленину, и вдруг отчетливо понял, что если нынешние хозяева жизни сносят памятники, то живым людям при них уж точно несдобровать…

Он шел к своей остановке, с которой поедет домой, и, как ни старался думать о вещах общих и посторонних, но с каждым шагом его отвлеченные размышления, вызванные памятником Ленину, настойчиво перебивались мыслями о доме, о встрече с женой, и с каждой такой мыслью, у него все больше портилось настроение, а маленький, совсем крохотный огонек тревоги, никогда не затухавший, наверное, весь последний год его жизни, разгорался все сильнее… И сейчас, если чего-то и не хотелось ему больше всего на свете, так это идти домой, где он предстанет перед очами своей супруги… Сегодня же день зарплаты, – день, который жены помнят так же хорошо, как и день свадьбы… День зарплаты, которую снова не выдали… Последний раз он держал в руках «кровно заработанные» пять месяцев назад, половина из которых сразу ушла на погашение долгов, взятых им под зарплату… Подумав, что сейчас ему снова придется предстать перед супругой с пустыми карманами, он с тоской огляделся по сторонам, словно искал, что могло бы воспрепятствовать его приходу домой… И вновь он подумал, что неплохо бы выпить, чтобы хоть как-то снять напряжение, а еще лучше – напиться до «синего дыму», чтобы было, что называется, «все равно» и чтобы на вопросы супруги о деньгах можно было, заикаясь и с трудом шевеля языком, говорить: «Деньги? К-к-какие и…щё д-деньги? У м-м-меня их-х-х… х-нет… Не д-д-дали, с-с-суки…». Но дома был Димка, его сын, с которым они были большими друзьями и который, как казалось Николаю, понимал его… У каждого должен быть хоть один человек, который понимает его… Во всяком случае, когда Николай, видя, как Димка смотрит в магазине на какую-нибудь игрушку, говорил ему, что, мол, прости, брат, нет у меня пока денег, чтобы ее купить, Димка смотрел на него грустными глазами и с какой-то особой детской мудростью, но совсем по-взрослому, говорил: «Да ладно, у меня другие игрушки есть…». Видеть эту грусть в глазах сына Николаю с каждым месяцем, с каждой неделей и с каждым днем становилось все горше и невыносимей…