Я и сам не знал, что думать о наших с ней взаимоотношениях. Как-то само собой чисто рабочие отношения также чисто в рабочем порядке перешли в горизонтально-циновочную (точнее, коленно-локтевую, поскольку позиции, именуемой миссионерской, туземцы, ха-ха-ха, не знают, хотя нет, уже – «не знали») фазу. В общем-то, у местных в порядке вещей и секс до брака, и даже длительное сожительство до свадьбы. Меня самого такая личная жизнь пока более-менее устраивала: и ночь есть с кем провести, и поесть приготовит (кулинарные технологии каменного века мне самому как-то туго давались – так что после переселения из Мужского дома и до Алкиного появления под крышей моего жилища частенько приходилось довольствоваться то полусырой, то сгоревшей едой), и поговорить можно на интересные мне темы. Но узаконивание наших отношений несколько пугало меня. Главным образом из-за местных понятий о родне, согласно которым, женись я на Алке по официальным папуасским правилам и обрядам, все её родные и прочие братья, сёстры, дядьки-тётки, племянники могут припереться в любое время ко мне в гости и на полную катушку пользоваться моим гостеприимством, а если плохо встречу, то есть стол будет скудным, ещё и жадным жлобом ославят. Наслышан о подобных особенностях родственных отношений. Тивори, один из двух оболтусов, делающих вид, что учатся гончарному делу у Понапе, постоянно, появляясь после выходны… тьфу ты, двух-трёхдневной отлучки, жаловался на скупую родню: типа, придёшь в гости повеселиться, в общем, пожрать, а тебе вместо свинины под специями – печёного баки (смешно, но в таком контексте упоминание этого слегка вытянутого корнеплода у папуасов имеет то же значение, что и «хрен тебе» у русских). Да и вмешательства в семейную жизнь со стороны потенциальной родни, которой тут полдеревни, тоже чего-то не хочется. Так-то родственники Алиу могут предъявить мне что-либо, если бы я её побил. А в случае официальной регистрации отношений у нашего шамана, сразу нашлось бы немало желающих поучить жизни молодожёнов. Потому меня вполне устраивало нынешнее состояние, когда Алка делила время между моей полухолостяцкой хижиной и жилищем своего многочисленного семейства.

Вот и сейчас, столкнувшись в очередной раз с моим неприятием её попыток обустроить совместный быт, моя подруга перешла к своим семейным радостям и горестям. Вторых было больше. Например, умер после недели жара и поноса с рвотой её двоюродный брат, спокойный карапуз, ещё не удостоившийся имени. Я помрачнел ещё больше. Она, заметив это, съёжилась и готова была забиться в угол.

– Плохо, – сказал я, – когда дети умирают.

– Плохо, – согласилась Алиу, обрадованная, что, оказывается, я не на неё за что-то осерчал, а огорчился из-за гибели мелкого.

Ну да: малолетний кузен ещё и имени не получил, да и вообще – умер уже, а Ралинга – коллега по работе и просто хороший человек (настолько хороший, что даже затрещины не отвесит, когда злится).

– Ралинга, – произнесла она после недолгого молчания, – староста говорит, что надо кому-то идти в Мужской дом.

– Зачем?

– Учить делать посуду.

Понятно, значит, показывать мастер-класс по керамике молодым павианам (иначе я обитателей Мужского дома про себя и не называл). И этим «кто-то» буду я. Алка отпадает, потому что женщин тамошняя публика воспринимает только как нечто, что можно трахнуть. Исключение делалось лишь для нескольких старух, не имеющих в глазах страдающих сперматоксикозом подростков сексуальной привлекательности в силу возраста и склочности характера. И которые поэтому могли безбоязненно преподавать молодняку те или иные премудрости.