Как дамский талисман этого рода, он отговаривал ее от губительной ошибки.

– Я видел их счастливые глаза! Никто больше не мог себе позволить такие браки. А они могли. Порода! – крупная, тусклая жемчужина на растресканном гребне заходилась в волнении. Зубчики порывисто прижимались к медным прядям.

– Ты губишь себя! Веришь, что уедешь и все изменится? Он никогда не позволит. Уж я таких знаю, сухой надменный хлыщ, – скрипел ей в ухо тот, кого она называла Пэйо1.⠀


Мы думаем, что предметы глухие и немые. Но этот резной трехдюймовый красавец из рога знал о любви все. Она приходила к нему не раз и оставляла с кровоточащим перламутровым сердцем. Умирали любимые цветы и птицы. Покидали сеньоры. Никто не выдерживал испытания временем. И он скорбел по ночам, когда лежал на замшевой подушке рядом с хозяйской кроватью.

Однажды он решился. Слетел с головы хозяйки, когда она стояла на балконе. Гибель не случилась, треснул зубец. И только. Госпожа месяц не надевала его, боялась потерять любимца.

Именно любимца. Только он мог подсказать своим маркизам, как выбрать жениха. Когда возникла эта связь, не помнил, но в каждом поколении становился любимым другом. Ласково перебирал волосы девушек и нашептывал романтические истории. Одобрял наряды и хихикал над дуэньями. Шесть счастливых браков он гордо благословил с высоты свадебной мантильи.

«Реликвия рода» передавалась, чтобы хранить личное счастье хозяек. Чего Пэйо не имел сам – оберегал в судьбах девочек.

Но в этот раз нужно спасать эту дурынду, тайную художницу от нелепого брака с главой Академии.

– Не примет, вот увидишь. Они не впустят тебя! Не стоит расчет и гнилого чеснока, – зубья обмякли в поисках выхода из катастрофы.

Лазейка нашлась. Невеста бежала.

– Иди скорее!

– Что с ними?

– Гипноз. Ты долго упиралась. Поспеши, пока они не пришли в себя!

Никогда она так ясно не мыслила, как сейчас. Да хоть трижды выйди за художника, в натурный зал не попасть. Для женщин того века широкая дверь в искусство была закрыта. И не только в Мадриде. Но как изучить тело? Мятые наброски копились в дальнем сундуке. Пальцы путались, прописывая торс в движении. Дух и форма на бумаге с детства интересовали маркизу больше нарядов.

Гребень удерживал бунтарскую гриву испанки. Фигуру девушки поглотила ночь.

В Венеции беглянка подстриглась и переоделась мужчиной. Перед этим Пэйо долго обнимал зубцами тугую медь ее волос.

Вспоминал, сколько раз его гладили любимые пальцы хозяек. Он зарывался в пружины кудрей и любовался ими в отражениях. Каждое утро его вдевали в прическу. Но сейчас близость разрушалась.

От печальных мыслей заныла трещина и на боках потускнел истертый перламутр.

Прошел год.

«Малоизвестным живописцем» она работала в студии. Иногда приходили модели. Каждая мышца и жилка человеческая впитались в мозг. Она окончила венецианскую школу и теперь фанатично создавала полотна. Казалось, ее кисти опережают мысль.

«Соратник» висел на зеркале в батистовом чехле и наблюдал, как меняются образы на резном мольберте. Видел смысл во взгляде каждого портрета. Линии тел потрясали. Будто дышали жизнью.

Она вышла замуж за искусство.

Тайну пола выдавала лишь крохотная подпись на картинах.

Пейо смотрел, как тонкая фигурка погрузилась в свою глубину. На полотно ложились точные мазки.

«Что ждет мою девочку? Не ошибся ли я?» – думал гребень в тишине пустого дома.


Полвека назад их приютила Венеция. Он по-стариковски развалился. Внезапно. Трехвековая трещина крякнула и разломила шершавый бок. Теперь остался только жемчуг. Маркиза не расстроилась, наоборот, пообещала, что вставит его в кулон и будет носить.