– Вы оба – отличные ученики, но Шерк нужен мне здесь, а ты – там. Я очень рискую остаться без преемника, если отправлю в столь опасный поход вас обоих. Хотя говорить об опасности еще рано, нужно сначала как следует подготовиться… Однако решение уже принято. Ты, Йов, хоть и недоученный, но очень сильный маг, ты владеешь запретными и очень действенными заклинаниями, тебе известны многие тайны мира. Все это окажет неоценимую помощь в предстоящем мероприятии. Я надеюсь, ты сам все отлично понимаешь. Тем не менее, если ты считаешь мой выбор недостойным, а себя – недостаточно готовым, то можешь отказаться.

– Нет, магистр. Я согласен, – без тени сомнения вымолвил Йов. Речи наставника всегда действовали на него убеждающе.

– Хорошо, – кивнул Хранитель Барьера, вздохнул, переждал короткую паузу и продолжил: – Теперь слушай…

В темнице «Крепости Отчаянья» было мрачно, сыро и одиноко. Гулкий ветер гонял по узким коридорам пыль, смешивая ее с запахом прелости и пота. Серые, поросшие плесенью стены наводили на мрачные раздумья, что, впрочем, частенько отражалось на психике заключенных – трое из десяти, протянув в столь удручающей обстановке едва ли год, кончали жизнь самоубийством.

Крепость была буквально напичкана камерами – крохотными неуютными комнатушками. Под служебные помещения отводилось минимум пространства. Но занята была едва ли треть всех камер. И оно не удивительно, ведь наказанием отсидки в «Крепости Отчаянья» награждались только самые опасные и неисправимые преступники, осужденные, как правило, на неопределенный срок.

Дак лежал на жестких нарах, тупо уставившись в грязно-серый потолок. На него ложились три размазанных луча света, порождаемых жалким подобием окна, что по недоразумению архитектора располагалось почти у самого верха стены и никак не могло дать маленькой комнатушке полноценного освещения.

В голове лениво барахтались самые разные мысли. В первую очередь, о нынешнем скверном положении. Как ему, искуснейшему вору на всем континенте, удосужилось попасть сюда, в «Крепость Отчаянья»? Теперь он был совершенно уверен, что его подставили, и сделал это тот, к кому он впервые за всю жизнь проникся доверием, изменив своему основному жизненному принципу. Дак до сих пор отказывался верить в случившееся, блуждая где-то на размазанной границе реального и вымышленного. Но окружающая обстановка упорно твердила о суровой действительности – некогда неуловимому вору теперь предстояло коротать бесчисленные дни в одиночестве.

Взгляд арестанта лениво прополз по потолку, минул полосы света, скатился по стене и остановился на небольшой клетке, скованной из толстых стальных прутьев. В ней томился еще один пленник: бельчонок по имени Кортыш, фамильяр Дака. Зверек лениво грыз орех, время от времени поглядывая по сторонам. Его некогда горящие жаждой действия глазенки теперь были пусты и излучали лишь тоску.

– Что, дружок, от скуки мучаешься? – прозвучал тихий голос вора.

Кортыш, конечно же, ничего не ответил, зато встал на задние лапки, маленькие мокрые глазенки уставились на хозяина, давая тому понять, что смышленый бельчонок все уразумевает.

– Да, и я тоже, – поддержал беззвучный ответ Дак.

Оба обреченно вздохнули и снова предались пустому, гнетущему молчанию.

Неожиданно за дверью, где-то на дальнем конце коридора, грохнуло. Эхо промчалось по стенам и заскочило в камеру Дака, разогнав замершую тишину. Кортыш оживился, навострил ушки, глаза возбужденно заблестели. Вор же отнесся к неожиданному звуку скептически и лишь меланхолично повел бровью – мало ли что могло произойти за пределами камеры. Может быть, какой-нибудь стражник, налакавшись дешевого прогорклого пива или кислого вина, свалился спьяну прямо на пол и, на радость заключенным, помер. Такой исход, конечно же, не облегчил бы участь вора, но дал бы отличный повод для злорадства. Впрочем, даже это вряд ли обрадовало бы Дака. Вор-одиночка слишком сильно любил свободу, и мысли о том, что теперь она утрачена навсегда, сверлили душу столь сильно и больно, что Дак больше ни на что отвлекаться не мог.