На какое-то время я тоже ослеп. Затем в сознании расцвели воспоминания, яркие, как сны. Наша жизнь до войны. Афра, одетая в зеленое платье, держит за руку Сами: он только научился ходить и теперь ковыляет рядом с матерью, показывая на самолет, пересекающий ясное голубое небо. Помню, мы куда-то ездили.

Стояло лето, жена шла впереди со своими сестрами. Ола была в желтом платье. Зайна – в розовом. Афра, как всегда, размашисто жестикулировала. Сестры разом сказали ей «нет», отвечая на какой-то вопрос. Рядом со мной шел мужчина, мой дядя. Я видел его трость, слышал, как та постукивает по бетону. Он рассказывал мне о работе: у него было свое кафе в старом районе Дамаска, а теперь он хотел выйти на пенсию, но сын не желал наследовать дело – «ленивый, неблагодарный мальчишка, который женился ради богатства на обезьяне, богатство ушло, а обезьяна осталась обезьяной…». В тот момент Афра посадила Сами себе на бедро, обернулась и улыбнулась мне. Ее глаза поймали луч света, превратившись в воду. Затем все померкло. Где сейчас все эти люди?

Я заморгал в непроницаемой темноте. Афра вздохнула во сне. Я на секунду задумался: не сломать ли ей шею, избавив тем самым от мучений и подарив желанное спокойствие? В этом саду мы вырыли могилу для Сами. Так Афра была бы к нему ближе. Ей не пришлось бы покидать сына. Закончились бы все самоистязания.

– Нури? – сказала она.

– Ммм?

– Я люблю тебя.

Я не ответил. Слова слились с темнотой, проникая в почву, затопленную водой.

– Нас убьют? – спросила Афра дрожащим голосом.

– Ты напугана.

– Нет. Мы сейчас так близки к смерти.

Совсем рядом раздались шаги, голоса стали громче.

– Говорил же тебе, – произнес мужчина. – Говорил не отпускать его!

Я затаил дыхание и прижал Афру крепче к себе, не давая ей пошевелиться. Подумывал даже закрыть жене рот рукой. Вдруг заговорит или закричит. Теперь решала она: жить нам или умереть. Над головами появилось суетливое движение, приглушенные голоса, затем шаги стали удаляться. Только когда Афра выдохнула, я понял, что ее инстинкт самосохранения все еще жив.

Лишь к утру я решил, что наверху чисто: оттуда не доносилось никаких звуков. В щель металлического люка над головой пробивались лучи, подсвечивая грязные стены. Я толкнул люк и увидел широкое и неприкосновенное синее небо – цвет мечты. Афра проснулась, но молчала, затерявшись в темном мире.

Когда мы вошли в дом, я пожалел, что и впрямь не ослеп. Нашу гостиную разнесли в пух и прах, стены изрисовали в граффити: «Мы победим или умрем».

– Нури?

Я не ответил.

– Нури… что они сделали?

Я смотрел на Афру, стоявшую среди сломанных вещей, – темную призрачную фигуру, неподвижную и незрячую.

Но я ничего не сказал. Жена шагнула вперед и опустилась на колени, ощупывая пространство ладонями. С пола она подобрала сломанный сувенир: хрустальную птицу с золотой гравировкой на распахнутом крыле – «99 имен Аллаха». Свадебный подарок от ее бабушки.

Афра покрутила его в руках, как делала с гранатом, ощупывая линии и изгибы. Затем тихим голосом, словно девочка из ее прошлого, она принялась перечислять имена, высеченные в памяти:

«Создающий порядок, смиряющий, всезнающий, всевидящий, всеслышащий, дарующий жизнь, забирающий жизнь…»

– Афра! – окликнул я.

Она опустила сувенир на пол и наклонилась вперед, ощупывая другие предметы. На этот раз жена подняла игрушечную машинку. Я спрятал их в шкаф через несколько недель после смерти Сами. Сердце защемило при виде того, как теперь они разбросаны по полу. Рядом валялась банка с шоколадной пастой, любимое лакомство Сами, – она покатилась прочь от Афры и остановилась возле стула. Наверное, сейчас внутри была плесень, но я держал банку в шкафу с другими вещами, которые напоминали о сыне. Угадав на ощупь машинку, Афра тут же опустила ее на пол и повернулась ко мне, каким-то чудом поймав мой взгляд.