А потом он загорелся.

Весь дом содрогнулся. Звуки бьющегося стекла и корежащегося металла ворвались в уши. Пол заворчал и раскрылся, направив в кухню поток болотной воды, гася и пачкая шкафчики.

Но дом на этом не остановился. С чего бы?

Провал в кухне дернулся в стороны, расширяясь, и проглотил Мерритта целиком.

Мерритт застонал. Холод просочился сквозь одежду и под кожу. Его голова и спина болели, но… Нет, он все еще дышал. Просто не сразу вспомнил, как это делается.

Рука его коснулась сырой, темной земли. Другая нащупала амулет, все еще надежно висящий на шее. Мерритт лежал навзничь, таращась на дыру в полу кухни. Думал, почему она вообще все еще открыта? Может, амулет не дает дому закрыть от него проход? Может, дом еще пытается оправиться от собственных ранений?

А может, Мерритту все равно.

Закряхтев, он принял сидячее положение. Пульс больно стучал в висках. Ощупав голову, а потом и шею, Мерритт проверил наличие ран. Кажется, только ушибы. Ушибы серьезные, но ушибы не убивают.

Раньше его ничто не убивало.

Опершись локтями о колени, Мерритт спрятал лицо в ладонях. Сфокусировался на дыхании. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Он долго сидел вот так, пытаясь подавить злобу и боль. И как только он решил, что наконец справился, что наконец исцелился, все в нем снова вскипело. Что-то всегда заставляло Мерритта вспоминать, и он это ненавидел, потому что болело ничуть не меньше, даже столько лет спустя.

Писатель дышал, пока грудь не перестало сжимать. Пока легким не стало немного проще. Тогда он медленно встал, проверяя наличие других ран, и, к счастью, обнаружил лишь ушибы. Мерритт провалился где-то на одиннадцать или двенадцать футов[9].

Хорошие новости: в его доме есть погреб.

С этой мыслью он огляделся в поисках тел. Человеческих, крысиных или еще каких. Но здесь не было ничего, кроме грязи, корней и капающей воды.

– Ну ладно, – пробормотал мужчина сам себе. – Шаг первый – вернуться в дом.

Если тот не убьет его при подъеме.

К сожалению, Мерритту было особо нечем воспользоваться, чтобы забраться наверх. В стенах были какие-то доски, но не под дырой. Камней не хватило бы, чтобы построить башню. И Мерритт уж точно не смог бы подпрыгнуть так высоко. Он же был писателем, а не спортсменом.

Вздохнув, мужчина провел рукой по волосам и поморщился, почувствовав скользкую грязь на лбу. Он обошел по периметру темное – а после заката станет еще темнее – помещение в поисках чего-нибудь, что могло бы ему помочь. Нашел колотушку для мяса и две спички, которые без кислоты были ни к чему.

Мерритт попытался карабкаться. Он правда попытался. Воспользовавшись деревянными частями фундамента, уперся ногами в грязь и попробовал залезть по неровностям стен под полом. Он попробовал – и упал. Попытался снова и упал еще больней, заработав новый синяк. После четвертой попытки писатель не встал. Мерритт сел, положил локти на колени и просто дышал.

– Ты можешь что-нибудь спустить? – спросил он у дома, в его голосе слышалось напряжение. – Прости, что поджег тебя. Я просто хотел его вернуть. Я должен его вернуть.

Дом не ответил.

В горле встал комок.

– Если уж ты собираешься держать меня здесь, все равно не отдашь?

Было глупо торговаться с волшебным домом, который он только что пытался поджечь. Мерритт знал, что это глупо. Шарф был старый. Начал обтрепываться по краям. Но это все, что у него от нее осталось. Его сестра Скарлет связала ему этот шарф на Рождество перед… перед тем, как все случилось, и с тех пор Мерритт ее не видел. И он смирился, что никогда не увидит.

Он так и не смог попрощаться. Ни с кем из них.