– Кепа! – покачал головой Саксум, наконец обретший дар речи. – Зачем тебе это?!

– Как зачем?! – изумился Кепа. – Красиво же!.. Я в этом плаще – вылитый преторианец!

– Ты в этом плаще – вылитый попугай!

– Что б ты понимал! – немедленно обиделся Кепа. – Завидуешь – так и скажи! А нечего тут попугаями бросаться!

– Кепа! – как можно более убедительно сказал декурион. – Ну какой из тебя преторианец?! Ты на себя посмотри – ни кожи, понимаешь, ни рожи. Преторианцы, они все – ого!.. – он сделал жест руками, как будто обнимал что-то большое, объёмное. – А на тебя хоть три плаща надень – тебе всё равно до преторианца… как до луны!

Кепа, к удивлению декуриона, не ответил. Он ехал теперь чуть впереди, и Саксуму были видны только его ярко-красная прямая спина и гордо поднятая и чуть отвёрнутая в сторону, от декуриона, голова. Саксум почувствовал укол совести.

– Ладно, Кепа, – примирительно сказал он, – не обижайся… Красивый плащ… И пряжка тоже замечательная… И тридцать пять сестертиев за такую красоту – вполне приемлемая цена.

Кепа повернул к декуриону лицо, глаза у него блестели.

– Знаешь, Саксум, – сказал он задумчиво. – Я, когда маленький был, страшно завидовал своему старшему брату. Он в гвардии служил. Он как раз вот таким и был – ого!.. – Кепа повторил жест декуриона. – А я в мать пошёл. Она у нас маленькая… Брат носил вот такой же точно плащ. И шлем с гребнем. Он, изредка когда домой выбирался, я прямо млел. Придёт, мне на голову шлем наденет – а шлем большой, я из-под него не вижу ничего! – а он хохочет. Вылитый, говорит, преторианец, хоть сейчас на парад… Кинжалом своим ещё давал поиграться… Погиб он потом. По-глупому погиб – в пьяной драке зарезали. Свои же… И отец наш в том же году умер… Бедствовали мы потом страшно. Ты не поверишь, я в легион босым пришёл наниматься – клянусь! – у меня даже сандалий не было! Какая уж там гвардия!.. Направили меня сначала в Тулли́анум. Заключённых охранять… Это тюрьма такая подземная. В Роме. Под Капитолием… С северной стороны… Темнотища, сырость, холод собачий… Я там через полгода волком взвыл! Ну они-то, те, кого я охраняю, ладно, они – преступники. Но я-то при них за что заживо гнию?!.. Так что, когда в Африку стали добровольцев набирать, я первым пошёл. Да что там пошёл – побежал!.. Мне порой кажется, что я после Туллианума этого не отогреюсь никогда!

Он замолчал.

– Ты никогда не говорил о своём брате, – осторожно сказал Саксум.

– Да как-то… к слову не приходилось, – Кепа вздохнул. – Я плащ-то этот чего купил. Подумал: куда я с такими деньжищами да к мусуламиям. Отберут ведь. Как пить дать отберут! А плащ – вряд ли. Плащ не деньги. Куда мусуламию в таком плаще? Верно?

– Ну, вообще-то, и плащ могут отобрать, – сказал Саксум. – И очень даже запросто. Это во-первых… А во-вторых… Даже если и не отберут. Ты ведь в этом плаще на поле боя будешь, как мишень. Все стрелы, все дротики – твои. Понимаешь?.. Одно дело, когда таких плащей на поле сотни, когда все в таких плащах, и совсем другое дело, когда ты такой один единственный. Улавливаешь мысль?

Кепа на этот раз молчал долго. Очень долго. Даже для нормального человека такое молчание было бы слишком долгим, а для Олуса Кепы оно вообще было бесконечным. Саксум уже успел забыть о своём вопросе и думал о чём-то совсем другом, когда Кепа вдруг повернулся к нему и решительным, не терпящим возражения тоном сказал:

– Ну и пусть, как мишень! Зато красиво!..

Вопреки прогнозам Саксума, они наткнулись на дозор мусуламиев уже на следующий день.

С десяток полуголых нумидийцев на своих приземистых гнедых лошадках вдруг показались справа на холме и, гортанно крича и посвистывая, покатились вниз, охватывая остановившихся путников полукольцом.