– Ладно, – пробурчал тогда и Сертор Перперна. – Имухар так имухар… Ты это… не обижайся, парень… Это я так – сгоряча… – он потрепал Идигера по другому плечу, помолчал, а потом вновь повернулся к Саксуму. – Ну что, декурион, по-моему, в нашем маленьком городке запахло жареным. Тебе так не кажется?

– Кажется, – сказал Саксум. – Ещё как кажется! Что будем делать?

– Как что? – удивился прим. – Тут и думать нечего! Пошли к префекту!..

Они гуськом шли по узкой кривой немощёной улочке, и Саксума вновь поразило то, как преобразился за последние дни город. Жители Тубуска по-своему переживали осаду и готовились к предстоящему штурму. Все окна в домах на первом этаже были плотно закрыты деревянными ставнями, а в окнах верхних этажей – почти во всех – не горел свет. На протянутых через улицу многочисленных верёвках не сушилось, как раньше, разноцветное бельё. И сами улицы городка были в этот вечерний час непривычно пустынны и тихи. Большинство лавок и магазинчиков было закрыто. Не тянуло вдоль улиц вкусными запахами от многочисленных, стоящих прямо у стен домов, жаровен. Не спешили, перепрыгивая через помойные лужи, возвращающиеся домой, запоздалые прохожие. Вообще, в городе теперь было поразительно тихо. Нигде не звучала музыка. Не раздавалось разудалое пение, весёлые крики и звонкий женский смех из закусочных и попин. Не переговаривались над головой, высунувшись по пояс из окон, словоохотливые соседи. Лишь откуда-то издалека доносился торопливый стук молотка припозднившегося медника, спешащего, вероятно, закончить срочный заказ. Да звучал в быстро густеющих сумерках одинокий встревоженный женский голос: – Парке-ени-ий!.. Парке-ени-ий, домо-ой!..

На Главной площади тоже было почти пусто, лишь за столиком возле единственной открытой попины сидели за кувшином вина четверо молчаливых легионеров из первой кентурии, да у коновязи возле претория пожилой темнокожий раб вяло тёр скребком одинокую серую лошадь.

Часовой на входе в преторий при виде прима грохнул калигой в пол и вскинул подбородок.

– Эти – со мной, – бросил ему, проходя, Перперна.

Они миновали вестибюль, где на скамьях, стоявших вдоль стен, отдыхала дежурная смена и, войдя в само здание, пошли по анфиладе штабных комнат, уже почти пустых в это вечернее время.

На входе в покои префекта дорогу им заступил молодой рослый легионер:

– Не велено!

– Кем не велено? – удивился прим. – Ты что, солдат?!

– Не велено! – угрюмо повторил легионер и, набычившись, исподлобья уставился на визитёров.

– Ты слышал, декурион? – даже как-то растерявшись, оглянулся прим на Саксума. – Не велено!.. Эй, парень! – он поднял руку и костяшками пальцев постучал легионеру, который возвышался над ним почти на целую голову, в начищенный до зеркальности шлем. – Как может быть мнé не велено?! Я – Сертор Перперна! Командир третьей турмы! Ты что, меня не узнаёшь?!

– Не велено! – в третий раз повторил часовой, отстраняя голову от пальцев прима. – Никому не велено! Приказ корникулария.

– Что?! – изумился прим. – Какого ещё корникулария?! Это с каких это таких пор корникуларий здесь командует?! Ты что, мальчик?! Да у меня к префекту дело срочное! Ты можешь это понять?!.. А ну, пусти!..

Он двинулся было квадратным своим плечом на часового, но в этот момент дверь приоткрылась и в коридор неслышно выскользнул Манк Ульпий. Полное лицо корникулария было бледным, вокруг глаз темнели широкие траурные круги.

– Тихо!.. – хриплым шёпотом сказал он, осторожно прикрывая за собой дверь и опираясь на неё спиной. – Чего вы тут расшумелись?! Префекту плохо!

Прим замер.